Двоевластие

– О мой дорогой! О мой любезный!.. – заговорил он с волнением. – Я думал, ты забыл своего друга и учителя, а ты и пришел. Садись здесь, рассказывай про себя.

Михаила растрогала эта доброта.

– Я был занят, а вот сейчас узнал, что мой Эхе женится, и пришел поздравить Каролину.

– О, да, да! они давно любят друг друга. Я сейчас! Каролина! – закричал Штрассе.

– Иду! чего тебе? – послышался ее голос.

– У нас князь… тебя поздравить хочет. Иди!

– Иду! – и Каролина вбежала в горницу, смеясь и краснея. – Кто тебе наговорил про меня? – спросила она Михаила. – Вероятно, Эдуард?

– А вот и нет! Сам хозяин!

– Ах он болтун! Я покажу ему!

– Ты скажи мне лучше, – сказал Михаил, – ты счастлива?

Каролина серьезно посмотрела на него и кивнула головою, а потом села на лавку и, всматриваясь в лицо князя, сказала:

– А ты нет? Я никогда не видела тебя таким печальным, как теперь.

Ее нежный голос проник в самое сердце Михаила.

– Горе на мою голову! – глухо ответил он.

– Что? Что с тобою? Скажи нам! – встрепенулся Эдуард. – А мы думали, ты счастлив. Твоя невеста приехала.

– В этом и горе мое! Не невеста она, а разлучница! Вам все скажу как на духу.

И он рассказал про свою подневольную женитьбу, про свою тайную любовь, про свои терзания и муки.

У Каролины выступили на глазах слезы, Эдуард тяжко вздыхал и качал головою. Михаил окончил свой рассказ и закрыл лицо руками.

– Бедные вы, – тихо сказала Каролина, – мне Людмилу, как сестру, жаль!

Михаил схватил ее руку.

– Каролина, сестра моя названая, я уеду, посмотри за ней, чтобы ей худа какого не было! Я скажу тебе, где она живет, и ей пред расставанием про тебя сообщу.

– Хорошо, – просто ответила Каролина.

Эдуард глубоко вздохнул.

– Да, – задумчиво сказал он, – трудно… нельзя отцу напротив делать. Нигде этого нет!

– Знаю! – воскликнул князь. – Но вот ни ты, ни Каролина не пошли бы к алтарю клясться ложно?

– У нас нет этого. У нас спросят, мил или нет, и тогда венчают. Без благословения отца никто не пойдет, но и отец не дает слова за дочь или сына.

– Ну, ну, – сердито сказал Эдуард Каролине, – что ты понимаешь! И у нас, и везде так делают. Крикнут: «Иди!» – и идет, как бычок на веревке. Да! В сердце не смотрят!

Михаил вдруг вспыхнул.

– А я, – воскликнул он, – я клянусь пред вами, – и он поднял кверху руку, – если будут у меня дети, вовек не поневолю их идти против сердца. Дочь холопа полюбит – отпущу ее, сын – тяглую – поженю их… не дам испытать такой муки!

Долго сидели они втроем и говорили. Каролина собрала ужин. Давно так задушевно не проводил времени Михаил, и, когда вышел от Штрассе, его душа была покойнее.

Темное небо было все усеяно звездами. Летняя ночь жгла горячим дыханием. В саду щелкал соловей.

Михаил остановился у ограды и замер в сладком мечтании. Пред ним словно встали старая мельница среди густого леса, горницы и Людмила. Воспоминания пережитых ночей наполнили его сердце.

Вдруг до него донеслись рыдания. Он вздрогнул и поднял голову.

Да, это не обман слуха. Из теремного оконца неслись рыдания, глухие, беспомощные. Михаил поднял кверху руки. Ведь это плачет Ольга, его невеста!.. Значит, и он ей не мил! Что же это с ними делают?..

Рыдания становились все глуше и глуше. Наверху хлопнуло окно, и все смолкло. Смолк и соловей, вероятно, испуганный выражением человеческой скорби.

Михаил опустил голову и тихо побрел к себе.

Это действительно рыдала Ольга. Михаил угадал. Она рыдала, прощаясь навеки со своей девичьей волей, со своими мечтами и первой, чистой любовью, которой забилось ее сердце.

Боярин Терехов готовился опочить и пил шестой стакан сбитня, приготовляясь к вечерней молитве, как вдруг к нему с таинственным видом вошла Маремьяниха.

– Чего тебе, старая? – спросил он.

Маремьяниха вплотную приблизилась к нему и зашептала:

– Смотри, шума не делай! Я к тебе с добрым словом пришла. Ведь беда у нас.

– А что? – встрепенулся боярин. – Говори! Какая такая беда?

– Слышь, не шуми, – зашамкала Маремьяниха. – Ведь князь‑то нашей Ольге не люб. Вот!

Боярин тряхнул бородою.

– Э, стерпится – слюбится. Что она знает!

– Глупый ты, – заговорила опять Маремьяниха, – я все дознала. Хотела боярыне сказать, да что толку‑то в этом!.. Сомлела бы она только! Я к тебе…

– Тьфу ты, старая, да скажешь ли ты толком! – рассердился боярин.

– Не шуми, говорю! – Маремьяниха совсем понизила голос и прошептала: – Наша‑то Ольга Алешку любит. Вот… верно… Алешку Безродного.

– Врешь, баба! – заорал боярин, вскакивая, но тотчас опустился на лавку, тяжело переводя дух, причем его лицо покраснело как кумач, и он торопливо расстегнул ворот рубахи.

Маремьяниха укоризненно покачала головою.

– Ишь, что вымолвил! В жизнь я неправды не говорила, а он такое!.. Нет, не вру. В бреду Олюшка про то говорила. А ты не пужайся. Я ведь с добром к тебе… Ты вот что…

– Ну?

– Напредки отпиши, чтобы Алешке сюда не ворочаться, а там окрутим Олюшку с князем, так у нее и дурь вон. Девичья дурь‑то.

Боярин тяжело перевел дух и кивнул головою.

– А промеж нею и Алешкой ничего не было?

– Ни, ни! – уверенно сказала Маремьяниха.

Боярин оправился.

– Ан быть по – твоему, – сказал он.