– Матушка моя, – сказала Людмила.
Князь Михаил быстро встал и отвесил Шерстобитовой низкий поклон. Та даже растерялась от смущения, а князь с жаром сказал ей:
– Благодарствую тебя, государыня, за твою милость к нам! Не попусти ты быть Людмиле моею – горькая была бы моя жизнь.
Шерстобитова поклонилась в ответ.
– Полно, полно! – заговорила она. – На то ты и князь, чтобы нам, маленьким людишкам, тебе угождать. Да и Людмила‑то моя уж затосковала по тебе больно. Ребенка своего жалеючи, попустила я грех такой!
Князь вздрогнул и побледнел.
«Действительно, – мелькнуло в уме его, – гублю я душу неповинную».
– Все поправлю. Не покается в том Людмилушка! – произнес он.
– Оставь! Разве я каюсь? – с упреком шепнула Людмила.
– Только скучно нам тут, – заговорила Шерстобитова, – ровно в яме. А придет зима!..
– Я ужо дом вам выстрою. Вот с похода вернусь!
– А надолго поход? – встрепенулась Людмила.
– Нет! Может, месяца три – и домой! А ты вот что, – и князь засмеялся, – я ведь голоден и есть страх хочу!
– Милый ты мой! И молчишь! Да я в минуточку! – И Людмила весело выбежала из горницы, увлекая за собой мать.
Михаил с улыбкой посмотрел ей вслед.
«Ах, если бы она была не в потаенности! Сколько счастья и радости!..» – подумал он и вздохнул, но мимолетная грусть снова сменилась радостью.
Людмила и ее девушки несли вино и посуду с едою. Она поставила пред князем горячий курник.
– Ермилиха изготовила, словно чуяла! – сказала она улыбаясь и, кланяясь, прибавила: – Не побрезгуй!
Михаил обнял ее и посадил на скамью рядом.
– Будем вместе, по немецкому обычаю! – сказал он.
Ночью он вошел в светелку своей милой. Луна ярко светила в горенку, пред иконой теплилась лампадка, и ее бледный свет боролся с лунным. Ароматный воздух волною вливался в светелку, и где‑то щелкал соловей.
Людмила прижалась к Михаилу полною грудью и сказала ему:
– Что грех? За такое счастье мне не жаль загубить свою душу!
Михаил улыбнулся, целуя ее глаза, губы.
«Что грех!» – подумал и он.
День проходил за днем в сладком очаровании. Ежедневно капитан Эхе или Влас приезжали к князю с вотчины и говорили о положении дела. Наконец медлить более стало нельзя.
– Еду, – сказал раз Михаил рано утром.
Людмила побледнела и пошатнулась.
Князь успел подхватить ее.
– Перед походом я, рыбка, еще заеду к тебе, – ласково прибавил он.
Она сладко улыбнулась ему.
– Худое предчувствие сжало мое сердце, – грустно прошептала она, – мне не удержать тебя, только… не забудь ночей этих.
– Что ты! – воскликнул князь.
Людмила вышла проводить его. Он взял коня в повод, обнял Людмилу и тихо пошел с нею просекой. Впереди ехали Влас и Эхе.
– Неделю спустя заеду, – говорил Михаил.
Людмила медленно шла и не поднимала от земли глаз, полных слез.
– Слушай! – вдруг сказала она. – Если у нас с тобою дитя будет, ты не покинешь его?
Князь вспыхнул.
– Разве я нехристь!
– Клянись!
– Всем святым клянуся и Иисусом Христом, и Святою Троицей! Пусть не держит меня земля, если я говорю облыжно. Не покину младенца своего! – твердо произнес князь.
– Помни! – сказала Людмила.
Князь Михаил вернулся в Москву, и в тот же день его отец зашел в покой боярина Терехова и обратился к последнему:
– Что же, Петр Васильевич, сын мой вернулся с вотчины Пока что до похода и справим свадьбу, как говорили? А?
Терехов твердо кивнул головою.
– Хоть завтра, князь! Наши бабы, смотри как уже хлопочут. Только поговорили мы, а у них в терему девки уже и песни поют подблюдные.
– Ин так! На неделе и окрутим. Дела теперь такие, что пиры не у места. Мы потихоньку и сделаем. С дочкой‑то ты говорил?
– А что говорить с ней? – удивился Терехов.
– Может, не люб ей Михайло?
Боярин даже покраснел при таком предположении.
– Не люб? Да смеет ли она даже такое слово сказать, если ее отец обет дал? Да будь твой сын горбат или умом скорбен, и тогда она выйти за него должна!
– Ну, ну, распалился! – улыбнулся князь. – Так на неделе?
– У баб спросим и день назначим.
В тот же вечер князь позвал вернувшегося сына и объявил ему свое решение.
– Ольга – девка добрая, – сказал он, – с ней тебе мирно и покойно будет. Да и нам утеха. Кроме того, идешь ты на войну. В животе и смерти Бог волен, а мне, старику, на душе легче, что я обет свой выполнил. Так‑то! Пока что подыщи тысячника да дружков, а про остальное я сам подумаю!
Бледный, смущенный, растерянный вышел Михаил от отца. Мысль сопротивляться его воле не приходила ему в голову и в то же время казалось ужасным жить с немилою, а ту, которую любил он, как душу, держать, как тайную полюбовницу. На дворе с ним встретился Эхе. Лицо капитана сияло счастьем; он широко улыбался, дружески кивнул молодому князю и спросил у него:
– Что ты такой печальный?
– А чего ты такой радостный?
– Я? О, я теперь очень счастлив, как король! – и Эхе громко засмеялся. – Я люблю Каролину, и Каролина любит меня. Мы обвенчаемся с ней.
Михаил с завистью посмотрел на него.
– Правда, счастливый! А я и не знал! Пойду, сейчас поздравлю ее!
Он быстро перешел двор и вошел в домик Штрассе.
Добрый лекарь – цирюльник встретил его как родного сына.