Двое строптивых

— Не знаю, но вряд ли. Ньюпорт еще полуглухой, как тетеря, Грин слишком стар да ленив, Кэндол не пойдет — еще не хватало, чтоб "столп" сгинул на разбое или в плен попал. Пламптон слишком чистоплюйный для таких дел, потом с себя сам кожу спустит не хуже апостола Варфоломея. Даукрэй… если — еще не говорил с ним. Есть пара испанских рыцарей, французский, итальянец — а прочие так, из Сарджентов, простых воинов да матросов. Есть греки.

— Можно верить?

— Этим — да, народ надежный.

— Считай, уговорил. Нынче двадцать второе число… До двадцать пятого успеем?

— Как дело пойдет. Должны. А что?

— Так. Двадцать пятого я должен быть здесь.

— Попробуем. После обеда отплывем, повезет — завтра что-нибудь словим, да и вернемся. Сам знаешь — рыцарь две ночи подряд прогуляет — накажут. Нам-то что! Отпросимся у Кэндола, а у прочих, что из братии, будут неприятности. Никто сам себе не враг. Кабы не перемирие — тогда другое дело… К тому ж двадцать восьмого капитул собирается…

— В общем, хватит рассусоливать, давайте собираться!

О дальнейшем можно только упомянуть: операция прошла успешно, от доли пленников и захваченных товаров Лео отказался ради исключительно звонкой монеты, что было несколько убыточно, зато не требовало забот по реализации: Торнвилль вовсе не был торговым человеком. На Родосе он немедленно купил обручальные кольца, и 25 октября пошел к Элен за ответом. Он дождался, пока она выйдет из дома, и, тепло поприветствовав, заметил, какое сегодня число.

— И что? — спросила она.

Торнвилля передернуло: умудрилась забыть? Или вообще не помнила и не думала?!

— Прошел месяц, как я сделал тебе предложение, и ты должна решить… Ты выйдешь за меня?

— Нет, Лео.

Молния, верно, не поразила бы Торнвилля сильнее, чем эти короткие слова. "Нет" — и все. Даже не говорит, почему. Да и надо ли? Неловкое обоюдное молчание, рыцарь в отчаянии прохрипел:

— Так вот ты какая… строптивица! Чего же тебе надо тогда?

Гневный взгляд Львицы, и он уходит без слов, обрядившись в рубище отчаяния и посыпав главу пеплом неудачи. Еще кольца купил, идиот!

Самоуверенность всегда горько наказуема. Потом он, конечно, сожалел о своих словах, но понадобились еще многие дни, прежде чем у него с Элен восстановилось хоть какое-то общение, а между тем на острове произошло событие чрезвычайной важности — собрание генерального капитула 28 октября 1478 года, о котором мы теперь и расскажем, оставив молодого человека в бездне горя. Ему казалось, что мир обрушился, а вот д’Обюссон явно видел, что мир рушится не в воображении горячечной головы, а на самом деле.

12

Генеральный капитул ордена госпитальеров являлся (по крайней мере, официально) высшей исполнительной властью, которой подчинялся даже постоянный магистерский совет, ибо состоял, теоретически, изо всех братий, создавая некое подобие аристократической демократии. Капитул созывался великим магистром регулярно, обычно раз в пять — пятнадцать лет, но, кроме того, капитул собирался по важнейшим экстренным случаям, в частности, когда умирал магистр или начинались военные действия. Запланированный на 1 мая он, как было указано ранее, ввиду неблагоприятного развития ситуации был перенесен с благословения папы на 28 октября, и, в принципе, это было сделано разумно. За истекшее время многое прояснилось, некоторые обстоятельства стали заметно хуже, и многие это чувствовали, что тоже было к благу, обеспечивая пресловутый консенсус, в обычное время и при обычных же условиях трудно достижимый.

На заседании д’Обюссон приготовился дать всем своим противникам и недоброжелателям последний бой: или он должен будет достигнуть своей цели и обеспечить себе полную власть — но не себе на пользу, а исключительно для блага дела, или… В противном случае, непонятно, что делать. Если отречься — не значит ли это предать дело ордена, предать Христа перед лицом опаснейшего и сильнейшего врага? Остаться простым братом и сражаться вместе со всеми — но его преемник, по плечу ль ему будет это нелегкое бремя? И если нет — опять выходит, что он всех подведет своей гордыней? Слишком много вопросов, слишком много. A priori[34] их не разрешить, значит, надо держать бой на капитуле, а там — как Господь рассудит. По крайней мере он, д’Обюссон, честен и сам перед собой, и перед всеми людьми. Только радикально принятые меры смогут спасти остров от турок… По крайней мере, можно и нужно попробовать. Известно ведь: кто борется — может проиграть; кто отказался от борьбы — уже проиграл.

Открывая ассамблею, он, посеревший и осунувшийся от бессонных ночей, негромко, но твердо произнес, обращаясь ко всеобщему собранию: