Двое строптивых

Караван состоял из пяти грузовых барок с мелкими пушками (по паре на носу и на корме каждой барки), а также восьмипушечной каракки и четырех галер. Команда на каракке была английская, на галерах — итальянская. Каракку мы уже имели случай описать ранее, галеры же представляли из себя гребные суда с двумя мачтами и надводным тараном, двумя платформами для воинов, как касли на когге — спереди и сзади; так же были расположены и небольшие пушчонки. Бортовой огонь должны были вести аркебузиры. "Галерный боцман" — комит с серебряной дудкой на шее — перед отходом потчевал вином бородатых гребцов — вольнонаемных, которых в те времена на галерах было больше, чем пленных рабов или преступников. Все три категории галерных гребцов отличались визуально: бородачи были не прикованы и в бою получали оружие, чтобы в критический момент помогать орденским воинам. Преступники и пленные были прикованы к банкам — галерным скамьям и в случае гибели судна неминуемо шли на дно вместе с ним. Первые были обриты наголо, вторым оставляли на обритой голове клок волос.

Комит со своими помощниками являлись полными хозяевами над жизнями несвободных гребцов, стегали их для бодрости движений плетками, а в случае неповиновения или просто для острастки могли зарезать или повесить на страх и вразумление другим. Гребцы сидели по трое на одной банке и управлялись с одним веслом, из них, кроме случая боя, входа в гавань и выхода из нее, греб только один, а две других смены отдыхали; всего банок было порядка 25 по каждому борту. Меж ними по всей длине судна шел проход.

Устройство трюма было таково: в носу располагалось докторское отделение, где также хранились канаты. Во втором отсеке от носа были паруса и порох, там же комит вино выдавал (а кому из вольных и воинов не хватало, а также пассажирам — продавал, причем вполне официально). В третьем, срединном, отсеке хранилась провизия — галеты, солонина и т. д. С ним соседствовала кладовая для воды, вина, колбас, сыра и проч. Наконец, в кормовом отсеке хранились продукты капитана и вооружение — доспехи, абордажное оружие и т. д. И уже в самом конце корабля — крохотная капитанская каютка, в которую еще можно было с большим трудом поместить каких-нибудь двух-трех очень высокопоставленных пассажиров — это за счет корабельных офицеров. Когда таких пассажиров было больше, отправлялся "на выселки" уже сам капитан. И если уж он жил в таком стеснении, что было говорить о воинах и гребцах! Гребцы спали прямо на своих банках, а матросы и воины — в проходах и на боевых платформах. Когда нещадно палило солнце, натягивали защитный тент. На одной из галер пребывал специально назначенный в этот поход лейтенант великого адмирала.

Английское сообщество на каракке представляли (из известных нам персонажей) Торнвилль, Ньюпорт и Джарвис, разжалованный в матросы за константинопольское бражничество. Трезвый и злой, он являл собой воплощенное злоречие, чуть ли не ежеминутно критикуя распоряжения и действия капитана и новоназначенного штурмана, отчего становился нуден и к общению не располагал. Ну, этот-то хоть был мрачен по уважительной причине, чего никак нельзя было сказать о Томасе Ньюпорте.

Мужчина чудовищной силы, гераклического склада и пропорций, еще молодой, он был мрачен всегда; с ним никто не стремился общаться, и он, в свою очередь, недолюбливал общество и старательно избегал его. В то же время человека монашеского склада в нем не ощущалось, и по справедливости. Неизвестно, что привело его в орден, однако он мог себе позволить и выпить лишку (чаще всего, в одиночку, ведь с таким характером он даже собутыльника себе не мог найти) и нарушить с пылкой гречанкой одну из орденских заповедей касательно целомудрия. Подраться тоже был охотник — не нарочно, но если его задевали, спуску не давал. В общем, тоже был не собеседник.

Рыцарь Жером оживленно беседовал с магрибинцами на совершенно непонятном Торнвиллю языке. А Лео внезапно затосковал по своим турецким детям: "Интересно было б их поглядеть, полюбоваться, как растут, воспитать. Жаль, что они, фактически, получаются турки — ведь им ни имени, ни наследства не оставишь. Хм, глупость какая в голову пришла. Разве в имени дело, когда они, как ни крути, его плоть и кровь. И этот мерзкий турок Кахим-Брахим — сразу воспользоваться решил, сделать из него предателя… А на что намекали, когда говорили о том, что может быть еще хуже? Неужели этот Кахим-Брахим из желания отомстить может причинить им какой-нибудь вред?.. Запросто… Правда, и улем — человек влиятельный, что ему этот купчишка… Кого-то старый черт вырастит из его детей?.. Тоска защемила… Не думал он, что так может быть… Жениться надо, наверное… И хорошо бы на такой, как Элен — красивой, умной…"