Никто — несмотря на разницу в характерах и глубине веры — не остался равнодушен к тому, с чем довелось соприкоснуться. Пусть гробница была пуста, но дух святого Николая как будто пребывал в этих стенах. Ведь остались еще камни, пусть переложенные на иные места, внимавшие голосу святого, и мозаичный пол, по которому он, верно, ступал… Это чувство, словами непередаваемое.
Подобное Торнвилль уже испытал у мощей святого Лазаря на Кипре, и здесь паломники не остались без духовной награды. Старик священник вынес к ним небольшой деревянный ларчик, в котором хранились несколько мелких костей и кусок челюсти, и торжественно провозгласил:
— Мощи святого Николая — все, что нам удалось собрать после двойного ограбления барийцами и венецианцами. Значит, только этой малости мы и достойны. Но тот, кто мыслит о духовном, а не о физическом, не будет унывать, ибо знает — пусть святой Николай телом переселился от нас, но духом он свой родной край не оставил.
И не оставит никогда, даже если здесь не останется ни христиан, ни этого храма, ни этих мощей — ничего!
— Хорошо сказал, отец! — изрек Торнвилль и перевел его слова, после чего крестоносцы поочередно приложились к мощам по старшинству в своей иерархии: сначала рыцари Дюпра и Торнвилль, затем казначей, врач, сардженты, секретари и помощник врача.
Потом они осматривали храм и его часовни с саркофагами и росписями. Росписи изображали императоров исчезнувшей Византии, Вселенские соборы, древних святителей, включая самого Николая, а также распятие с предстоящими Богоматерью и Иоанном Богословом и некоторые события, бывшие ранее, при жизни Христа.
Перед уходом оба рыцаря протянули священнику по паре золотых, хотя тот ничего не просил. Старик даже смутился.
— Бери, отец, не сомневайся, — сказал ему англичанин. — Для восстановительных работ это, конечно, ничто, но все-таки избавит от некоторых первостепенных затруднений.
Священник взял, а когда латиняне удалились, монах желчно выговорил ему:
— Отмой деньги этих нечестивцев в святой воде.
Старик метнул на него сердитый взгляд из-под белоснежных кустистых бровей и горестно воскликнул:
— Беда мне с тобой, монах. Сколь злобы в тебе! И как же ты дерзаешь ходить пред Богом? Лучше б не быть тебе монахом, дабы избегнуть вящего осуждения.
— А ты осуждения Господа не боишься за разговоры с латинянами? Еще и мощи им вынес.
— Утихни! Иначе прокляну именем Божьим пред Его святым престолом, если ты иначе не понимаешь! Очисти сердце свое, и тогда каждый человек покажется тебе братом, носящим в себе отблеск Творца, по образу и подобию коего сотворен.
Монах умолк, хотя внутренне совершенно не утих. "Готовый униат!" — думал он о священнике, а тот про него — что горбатого могила исправит.
Что и говорить, даже в самом малом обществе всегда овцы противостоят козлищам — или, вернее, наоборот. А чего еще хотеть, если на незаселенной еще планете Земля Каину стало тесно с Авелем?.. Но философствовать можно долго, а надобно вернуться к латинянам.
Чуть отъехав от храма, они набрали воды и напоили животных из источника, наполнявшего собой античный фонтан, изукрашенный арками и нишами, в которых некогда стояли статуи древних богов, а теперь обитали черепахи и большие лягушки.
Следовало хорошенько подготовиться к долгому пути назад, а что ждало по приезде, автор уже упоминал. Обнаружилась "нестыковка" с купцом Хакимом, уплывшим обратно на Родос и не поставившим в известность послов ордена. Причем, как выяснилось чуть позже, ликийский паша уполномочил купца обсуждать не только вопросы насчет зерна, но и согласовать с великим магистром новый список пленников и, соответственно, сумму выкупа.
Высказанный паше протест вызвал лицемернейшее недоумение: дескать, иоанниты сами "прогуляли" лишние два дня, а посему и разминулись с Хакимом.
Чтобы подсластить пилюлю, паша сказал:
— Только ни в коем случае не подумайте, что вы задержаны. Любое мое судно к вашим услугам в любое время. Но как на вашем острове отнесутся к такому странному возвращению послов, не завершивших свою миссию?..
На это нечего было возразить. Решили ждать возвращения турецкого переговорщика, заставившего себя ждать без малого неделю, а после, конечно, попеняли купцу, что тот поступил некрасиво.
Купец вопреки ожиданиям не смутился, а сильно обиделся. Дипломатам пришлось уговаривать его не сердиться, ведь эта обида могла поставить под угрозу всю миссию по освобождению пленников, а Хаким воспринял всё произошедшее как проявление слабости со стороны посланцев. Особенно со стороны Лео.
Вот почему спустя два дня у Ибрагима Хакима состоялся с Торнвиллем интересный разговор.
7
Отловив Лео, когда тот был без своих спутников, Хаким присел рядом с ним в тени апельсиновых деревьев, прежде почтительно испросив разрешения. Сначала, как истинно восточный человек, сидел молча, в блаженном недеянии, щурился на солнце довольно долго, потом обмолвился, как бы случайно:
— Хорошо! Сидишь себе, дышишь апельсиновым воздухом. Тепло… А что вот, к примеру, за страна Англия — ты ведь оттуда, если я не путаю, да?
— Что именно ты имеешь в виду, почтенный?