Дверь в преисподнюю

Увлекшись происходящим, Чаликова даже не заметила, как стемнело, и огромная луна, взошедшая над мрачными башнями усадьбы, в потусторонних тонах осветила картину поминок по Кассировой с обнаженно танцующим рекламным агентом. Единственное, что удивляло Надю – это отсутствие на кладбище самого господина Покровского.

– Хозяин не очень жалует подобные мероприятия, – объяснила баронесса Хелен фон Ачкасофф, неожиданно оказавшаяся рядом с Чаликовой. – Но что поделаешь, приходится следовать традициям, ведь такие мистические похороны происходили в усадьбе с середины девятнадцатого века.

– A откуда вы знаете? – удивилась журналистка.

– Я историк! – гордо приосанилась баронесса. – Подробные описания этого удивительного родового обычая я обнаружила в здешнем краеведческом архиве. Жаль, не все документы сохранились… Ай, что это?!

Такое восклицание вырвалось из уст кандидата исторических наук, когда сквозь пьяные вопли надгробной оргии явственно прогремел выстрел. Не обращая внимания на забавы подгулявшего Мешковского и прочих поминаторов, Чаликова и фон Ачкасофф бросились на край погоста, где, по мнению баронессы, стреляли. Поиски оказались недолгими – на берегу высохшей канавки, когда-то отделявшей родовое кладбище от болота, в черном фраке ничком лежал наследник славных баронов Покровских, и неверный лунный свет отчетливо позволял видеть пулевую рану в затылке.

– Нет!!! – вскричала баронесса

«Вот вам и Иван-царевич, – печально подумала Надя. – Неужто теперь Марфе так и оставаться веки-вечные в лягушечьей шкуре? Боюсь, неспроста это…»

Ни слова более не говоря, обе дамы помчались к дому, где в коридоре первого этажа их встретили супруги Белогорские, уже знакомая нам Татьяна Петровна и Семен Борисович – высокий сутуловатый человек в несколько старомодном сюртуке.

– Татьяна Борисовна… Семен Петрович… Там, там… – запричитала баронесса.

– Подождите, Хеленочка, сейчас позовем хозяина, – перебила ее Татьяна Петровна, но тут по скрипучей деревянной лестнице со второго этажа собственной персоной спустился Иван Покровский. На нем был все тот же старенький свитер, а в руках он держал гусиное перо и мелко исписанный лист бумаги.

– Вы живы?! – хором удивились баронесса и Чаликова. Иван же Покровский ничуть не удивился:

– Извините, что покинул вас в самый разгар поминок. Тут на меня, знаете ли, снизошло вдохновение – вот послушайте. – И господин Покровский с чувством зачитал:

– O нет, не дорожи любовью мертвеца,
Прошедшего свой век нелегкий до конца
Достойной поступью велением Творца.
Что есть любовь и жизнь? – один лишь прах и тлен,
Чреда ненужных чувств, да низкой страсти плен…

– Значит, это были не вы! – догадалась Чаликова. – Ах, извините, что перебила.

– Да ничего страшного. – Покровский свернул листок в трубочку и сунул перо за ухо. – В каком смысле не я?

– Не вы лежите с пулей в голове на краю кладбища, – пояснила Хелен фон Ачкасофф.

– A, так это, наверное, призрак бедной Аннушки, – сообразил помещик.

– Нет-нет, – учтиво возразила баронесса, – если бы явился Аннушкин призрак, то мы не стали бы отрывать вас от творчества. Там настоящий покойник, и по фраку мы определили в нем Ваше Сиятельство…

– Вы уверены? – Поэтическая отрешенность нехотя сползла с лица Ивана Покровского. – Что ж, будем действовать. Семен Борисович, если вас не затруднит, садитесь на «Мерседес» господина Мешковского и привезите сюда доктора Владлена Серапионыча, а вы, Татьяна Петровна, звоните в угрозыск -может быть, к утру приедут. – C этими словами новохозяин Покровских Ворот быстро двинулся на кладбище, так что дамы едва за ним поспевали.

Стараясь не наступить на госпожу Кассирову и ее поминальщиков, в живописном беспорядке мертвецки валявшихся среди могил, они добрались до того края кладбища, где лежал убитый.

– Очень странно – фрак мой, а во фраке как будто не я, -глубокомысленно изрек поэт.

– Если бы Ваше Сиятельство не бросали его где попало, то фрак был бы на вас, – с некоторым раздражением заметила баронесса.

– Ага, – хмыкнул Покровский. – A я – на его месте. – Тут на челе поэта вновь явилось клеймо вдохновения, и он принялся экспромтом слагать вирши:

– Лежащий предо мною прах печальный – Кто б ни был ты, несчастный мой двойник,

Тебя оплачу песнью поминальной…

– Госпожа Чаликова, у вас не найдется подходящей рифмы к слову «двойник»? – запнувшись на последней строчке, спросил поэт. Надя чуть подумала и на одном дыхании выпалила:

– Тебя оплачу песнью поминальной,
Хоть был при жизни Свинтусов ты Ник!

– O-о, недурно! – похвалил Покровский. – Вам бы, дорогая госпожа Чаликова, в молодые поэтессы податься. A кстати, что это за Свинтусов Ник?

– Мой коллега-журналист, мы приехали сюда вместе с ним и с Мешковским. Не знаю, почему вдруг у меня вырвалось это имя! А кстати, где он?..