Две недели в сентябре

Мистер Стивенс был об этой затее того же мнения, что и его жена: он испытывал такой же необоснованный страх и питал такое же отвращение к этим маленьким автоматам. Кто знает – вдруг ему предскажут что-нибудь ужасное и зловещее? Но не мог же он позволить себе предстать перед всей семьей суеверным трусом. С нервным смешком он вытащил пенни и храбро вставил его в прорезь.

Снизу с обнадеживающим щелчком выдвинулся ящичек – там лежала злосчастная маленькая карточка, испещренная таинственными буквами. Мистер Стивенс вытащил ее и стал было искать пенсне, но Дик отобрал у него карточку и начал читать вслух:

“У вас миролюбивый нрав, вы скромны и говорите сдержанно. Вы цените свободу от условностей, вам нравится бывать на открытом воздухе и жить за городом. Вы обладаете большой силой воли, слушаетесь голоса разума и умеете давать хорошие советы. Вам нелегко заводить новых друзей, но вы преданы тем, с кем уже дружите. Вы довольно чувствительны к мнению окружающих”.

Несколько раз Дику приходилось замолкать, чтобы все перестали смеяться; мистер Стивенс смеялся вместе с ними – но его изумление все росло, и ему становилось не по себе. Конечно, бояться нелепо: это всего лишь автомат, всего лишь странная прихоть случая – но ведь описание оказалось необычайно точным! Что ни говори, а оно действительно подходило к нему – вплоть до лукавого намека на его чувствительность…

А вдруг в этой нелепой машине действительно скрывается какая-то таинственная сила? Смешно было даже думать об этом, и все же – описание и вправду было пугающе правдивым. Мистер Стивенс молчал, когда они шли по пирсу; он тихонько сунул карточку в карман жилета, чтобы перечитать ее более внимательно, когда останется один.

Внезапно взгляд Дика упал на еще один такой же автомат.

– Давай, мам! – воскликнул он. – Теперь твоя очередь – это совсем не страшно!

Но миссис Стивенс, задыхаясь, снова отпрянула. – Нет! Ей-бо-огу, не надо, Дик. Я не хочу… Ты же знаешь, что я не хочу!

Но Дик и Эрни увлекли ее к автомату и чуть ли не силой заставили опустить пенни в прорезь. Они, конечно, ничего не понимали; они бы никогда не стали так поступать с ней, если бы знали, что она чувствует, – они-то просто думали, что виной всему ее застенчивость, ее нежелание тратить деньги на себя…

Опять с деловитым щелчком выскочил ящичек, в котором лежала карточка с описанием характера миссис Стивенс.

– Я прочту? – со смехом спросил Дик.

– Давай! – сказал мистер Стивенс, поворачиваясь к жене с ободряющей улыбкой.

Дик вытащил карточку, и миссис Стивенс почувствовала, как ее внезапно охватывает дрожь, – почувствовала внезапную слабость в коленях…

– “У вас миролюбивый нрав, вы скромны и говорите сдержанно”, – начал Дик. – “Вы цените…” – Вдруг он запнулся. – Ой! Да это то же самое, что и у папы!

Дети так и зашлись от хохота. Им редко попадались настолько забавные совпадения. К тому же этот ответ дал другой автомат! Миссис Стивенс испытала безмерное облегчение и смеялась, пока не заболели бока; одному мистеру Стивенсу было трудно заставить себя даже улыбнуться. Это оказался всего-навсего дешевый трюк. Он злился в том числе и на самого себя за то, что поведение жены его возмутило – над чем она так смеется?

Но вскоре его гнев остыл, потому что он сбил все пять мишеней в тире “Кошечка”, и когда они наконец вышли на улицу, собираясь возвращаться к чаю, то обнаружили, что дождь прекратился, а в небе появилась большая белая сияющая проталина, через которую пробивалось солнце.

Они шли по Сент-Мэтьюз-роуд в ряд, держась за руки.

– Давайте еще раз сходим на пирс, – сказал Дик, – в субботу вечером!

Да, в субботу вечером это вполне возможно – в субботу вечером они все еще будут здесь!

– Весь завтрашний день, потом еще один день, а потом все утро, – пробормотал Дик, когда они друг за дружкой входили в дом.

Глава XXXI

Мэри знала, что Пэт стоит на дороге и наблюдает за ней, пока она не войдет в калитку. Он стоял там каждый вечер. Она не разрешала ему подходить к самому дому, чтобы мать, чья комната располагалась как раз над дверью, не услышала его голос и не поинтересовалась, в чем дело.

Было ужасно осознавать, что он все еще стоит там, что, хотя все кончено, хотя она, наверное, никогда больше не встретит его и не заговорит с ним, она еще может увидеть его в последний раз, если оглянется. Она без труда разглядела бы его в круге света на углу набережной, а вот он уже не сумел бы разглядеть ее. Он говорил, что не уйдет, пока не услышит скрип калитки и не поймет, что она благополучно добралась до дома и уже в палисаднике. Она боролась с отчаянным желанием броситься по улице бегом и распахнуть калитку, чтобы все это поскорее кончилось.

Расставание оказалось не таким уж и болезненным: его смягчила мучительная неопределенность, которая преследовала Мэри на протяжении этих трех дней. В последний момент она испытала нечто до странности похожее на облегчение.