Две Юлии

Меня попросили посидеть с Джемой из-за того, что вся Юлина семья уезжала на семейный праздник в Тольятти. Близость Нового года, день рождения какого-то старейшего деда и свадьба двоюродного брата, — все это должно было оставить собаку без хозяйской заботы на две ночи, шесть выгулов и четыре приема пищи. Просьбу произнесла мама за неделю до события. Она относилась ко мне как к другу семьи. Я немедленно согласился. Было странно, что в поведении Юлии по отношению ко мне не возникало такой же открытости и доброты. Меня часто отправляли за хлебом, пока я не успевал раздеться. Однажды я ходил с Юлиным отцом в гараж, чтобы доставить оттуда сумку с картошкой (мой груз), сумку с морковью и яблоками (мой груз) и аккумулятор (мои руки были уже заняты). Доброта этой семьи распространялась и на то, что иногда я снимал верхнюю одежду, принимался на кухне за тарелку агатового борща и только во время хорошей беседы с родителями узнавал, что Юлии не будет до позднего вечера, зато они собираются посмотреть новый фильм на видеомагнитофоне, а с Юлией я такого удовольствия не получу. В этом она была снобкой.

Этот видеомагнитофон и теперь стоял наготове. К нему прилагалось два столбика кассет, в основном подписанных от руки (не самой старательной, когда это делается на весу, к тому же подписи досадно сокращались). Я уже знал, что надпись «Рэмбо», равно как и все упоминания ада в этой стопке, не имеют никакого отношения к стихотворениям в прозе, которые я уже высоко ценил. Эти корешки приклеивались в только что открывшихся салонах видео, кажется, Юлин отец приобретал и обменивал их в ближайшем киоске, где похожие стопки кассет стояли за обледенелым стеклом среди пивных бутылок, пакетиков растворимого супа, сигарет, жвачек, американского шоколада: выставка военного склада. С каждой стипендии в таком киоске я покупал Юлии один увесистый сникерс и пакетик фисташек. От сладкого она сразу отказывалась, и либо этот дорогой по тем временам подарок заваливался в моем дипломате и переходил Второй Юлии, как только мы встречались, — и, уж поверьте, кормить ее сладостями было увлекательно, — либо я съедал шоколад сам, смакуя каждый орешек.

Я перебрал кассеты, и трудно было представить в этих кустарных ярлычках что-нибудь ценное. Впрочем я мог смотреть любое кино, оно все равно забывалось. В этом не следовало признаваться Юлии, но американское искусство поначалу казалось щедрым восполнением скромного советского детства. Это было похоже на то, как если бы в пустыне вместо чудесной манны песок был выстлан жидкой карамелью, сменив сухое однообразие покоя липкой жаждой, удовлетворяемой струей лимонадного брандспойта. Здесь были «Затишье агнцев», «Брадобрей на ходу», «Остервенелые кобели» и помятая коробочка «Несвежих плясок». Отец Юлии плотоядно предвкушал то, как за пару ночей я пересмотрю всю его коллекцию, и потратил на инструктирование сорок минут, пока одетые жена и дочь не стали кликать его из коридора.

Еда для собаки (на верхней полке) и для меня (полкой ниже) была оставлена в кухонном холодильнике. Для ночлега мне предоставили родительскую постель — широкий полигон для телесного распластывания, зрительно захвативший всю комнату, размазав остальную мебель вдоль стен. Выгул собаки, угощения и гнусавые фильмы. Было бы лучше, если бы о моем устройстве заботилась Юлия, для которой, как и для меня, dolce far niente — это деятельное услаждение, а не отключение мозга.

В пенатах родителей было громоздко и неустроенно. Мебельная стенка была рассчитана на более просторное помещение, две тумбы с дверцами перебегали на другую сторону комнаты — между кроватью и телевизором — и там уже завершали загромождение. Цветы находились либо высоко, либо за чем-нибудь, например за стоящей у подоконника сложенной гладильной доской. За стеклом стенки было навалено множество склеенной посуды, хрустальный рог, керамический гном, мужико-медвежье деревянное изделие. В подставке для яйца хранились два серебряных перстня, между вазами зажимались билеты в филармонию, а за позапрошлогодней открыткой с пучеглазыми лосями в красных колпаках стояла красивейшая вазочка из фарфора с раковинами и медузами ручной росписи. Коротать здесь без малого два дня: я уже предавался унынию. Предположим, разберусь с функцией быстрой перемотки и до поздней ночи буду искать фильм, вглядываться в невнятную клоунаду, в насекомое мельтешение, пока вдруг меня не ударит под ложечкой: «Останови!» — пейзаж, лукавый глаз.

Но рядом была другая комната, знакомая и притягательная, ради которой я уже не спал предыдущую ночь, предвкушая, что один окажусь в ней.