Две Юлии

Шерстнев (как всякий человек со здоровой памятью — беспечный со своим даром) не сообщил о моем желании их нагнать, и компания проехала в электричке на одну станцию дальше той, где высадился я тремя часами позднее. Визит на дачу Антона потерял смысл, так как сам Антон, чьи брови, виски и даже очерк верхней губы были будто выделены углем, сидел среди моих друзей с только что выпущенной гитарой «Strunal», упакованной в мягкий чехол из прессованных шерстинок (пусть будет абрикосовым, как этот блокнот). Зато Шерстнев привел других своих друзей. Никита приболел (его шутливо корили за надменную слабость — такая теплынь, и никто не мог знать, что болезнь, из-за которой он отсутствовал, устроит ему через пару лет затяжную кому), две грустные девочки оказались в одинаковых брезентовых панамках, обвешанных советскими значками. С Юлией ехала Джема, которая улеглась на пол электрички, и потом с ее сравнительно голого живота пришлось состричь розовый ком жвачки. Штурман похвалил музыкальный инструмент, но, пока его не умолили сыграть, холодно сохранял инкогнито отдыхающего маэстро. Его женой оказалась светлая миниатюрная барышня, будущая ветеринарша, легко нашедшая язык со всеми, но не слишком встревающая в чужое веселье. Серповидные ямки ее улыбки я не описываю только потому, что это недостаточно ново. Но она все время улыбалась.

Юлия: Мы около часа сидели на поляне, похожей на корабль, и проговорили с ней о… нет, не о Джеме, о только что изданном Джойсе, которого она прочитала еще в «Иностранке». Это была очень аппетитная беседа с массой примеров. Аппетитная, как жареная почка. Неудивительно, что Штурман так влюблен.

В электричке сначала пытались приткнуть куда-то рюкзаки, потом читали вслух газету, выискивая смешное, потом пели ливерпульские песни под Антоновы аккорды, потом какое-то время две грустные девочки тянули что-то печальное, никто не поддержал — не знали слов. Бодрый с лохматыми бровями дед с соседней скамьи веселье подбадривал и вменял молодым людям, что у них очень хорошие девушки, а потом разговорился с Шерстневым о положительной стороне старого режима.

Шерстнев: Я просто давал старику выговориться!

Юлия Первая: То есть глубокомысленно кивал головой.

Старушка, ехавшая к компании спиной, невзлюбила Антона и Штурмана, оборачивалась на каждую их реплику и фыркала, после чего вольно было делать страшные глаза и казаться испуганными.

Старушка: Они у вас что, заместо шутов?

Штурман (с примиряющей улыбкой для всех): Да нет же, просто родители этих девушек любят путешествовать и насобирали много значков.

Старушка: Я про тебя спрашиваю!

Антон: А чем вам не нравится наш репертуар?

Старушка: Я и тебя имела в виду!

Штурман: Нам немного весело, но замес-то у нас не шутов.

Старушка (краткими рывками поворачивая ржавый позвоночник): Не смейте злить меня! Я с внуком!

Антон: Вы ищете шутов на детский праздник?

Старушка: Хватит меня изводить!

Штурман (шепотом): Ради здоровья внука — давайте потише!

Высадка произошла в месте, окруженном высоченными соснами, между которых еще мало повозился бульдозер: разве что под ногами оказалась белая пыль и желтоватый от серы гравий.

Блинова: Люди, мы идем по дороге из желтого кирпича!

Антон: Значит, сворачиваем. Нам надо в лес, а не в карьер.

Шерстнев: Так мы не попадем к Доброму Гудвину.

Штурман: Ты только что с ним наговорился в электричке.

Блинова: Смотрите, какой я подобрала камушек — он как кусочек мрамора.

Юлия Вторая: Это был Брежнев, который инкогнито состарился в глуши. Вы видели, какие брови? Только уже очень седые.

Юлия Первая: И у Шерстнева густые брови. Ты встретил себя, каким будешь в старости.

Шерстнев: Старик прожил долгую жизнь и сохранил здравый ум. Я бы не отказался от такой старости.

Блинова: А вот близнечик для моего камушка.

Выбрали полянку, куда уже были выволочены несколько смолистых бревен, где подготовлено пепелище и предупредительно раскиданы отбросы. Девочки в брезентовых панамках сели рядышком на край бревнышка читать на пару про себя «Песнь о Гайавате». Одна отвлекалась, чтобы согнать с голени очередного щипучего муравья и почесаться, другая поднимала глаза к верхушкам сосен и улыбалась.

Шерстнев: Там все было в смоле. Посмотри на руку. Я никак не могу отмыть эту липкую кляксу под волосками.

Вторая: Я почему-то думала, что ты знаешь о нашем решении поехать в другое место, и ждала, что вот-вот появишься.

За лесопосадками нежным соком зеленело поле, подступы к которому перекрывала бурая липкая глина, замешанная тракторами. Когда ветки были собраны и сосиски полопались на огне, гитара потеряла струну, а три бутылочки свое содержимое, Штурман сыграл на пяти струнах неуследимо виртуозную музыку, заворожившую дам.

Антон: Все, идем купаться.

Вторая: Я так расстраивалась, что мы не у Волги, но оказалось, что совсем рядом находится озеро.

Первая: Я поняла это по тому, что Джема пару раз прибегала к костру с мокрой мордой.