Две десятины

— Сёма! Сдлай ты мн одолженіе, въ ноги теб поклонюсь, — выручи меня изъ бды! — заговорилъ, волнуясь, Гаврило.

— Значитъ, худо теб? — сочувственно освдомился зять.

— Какъ теперь Ивашка у меня сбжалъ и достатку у меня нтъ, а барину на глаза не показывайся — началъ было Гаврило, но вспомнилъ сразу весь ужасъ своего положенія и не могъ говорить.

— Ну?

— Спаси мою душу! Я ужь теб удружу!

— То-есть насчетъ какого предмета?

— Земли у меня нтъ — вотъ какой мой предметъ! Нтъ земли — вотъ и весь предметъ… Ты бы взялъ для меня ренду, теб поврилъ бы баринъ, а?

Зять на нкоторое время задумался.

— Сёма!

— Что?

— Сдлай милость, не оставь старика. А бычокъ… пущай бычокъ идетъ теб по уговору.

— Что мн твой бычокъ? — заговорилъ торопливо Болотовъ. — Бычокъ для меня маловажная причина. Ты думаешь, я радъ? А спросилъ бы ты, сообразилъ, что такое есть для меня бычокъ? Какой въ немъ прокъ существуетъ?… Да ладно, такъ и быть, сродственнику удружить надо… А что касательно бычка, прямо я скажу теб, нтъ мн въ немъ корысти.

Дло было спшное, ждать Гаврил нельзя было и Болотовъ это понималъ и немедленно согласился, въ сопровожденіи тестя, идти къ Шипикину. Впрочемъ, Гаврило, какъ было ршено, не долженъ казать глазъ. Отправились.

Оба были возбуждены, хотя по разнымъ причинамъ: тесть думалъ о Шипикин, зять распредлялъ мысленно части бычка на предстоящій базаръ. Эта была сложная умственная работа; требовалось сообразить бычка всего, до мелкихъ подробностей. Взять и заколоть скотину, потомъ свезти тушу на базаръ — это, конечно, дло не мудреное. Но Болотовъ изъ всего привыкъ извлекать часть пользы, хотя бы на грошъ, но пользы. Онъ думалъ о томъ, куда двать рожки, нельзя-ли извлечь пользу изъ копытъ? Точно также и шерсть теленка долго занимала его голову; онъ вспомнилъ, что изъ коровьей шерсти ткутъ половики, но отъ кого онъ это слыхалъ, гд покупаютъ такую шерсть, куда, въ какомъ вид ее надо представить — этого, хоть убей, онъ не могъ вспомнить. Онъ безпощадно ломалъ голову, но ничего не могъ придумать по всмъ этимъ вопросамъ. Онъ былъ самъ не радъ, что вс эти предметы лзли ему въ голову, мучили его, тмъ не мене, выбросить ихъ изъ своей головы былъ не въ силахъ, какъ какое-нибудь бсовское навожденіе. Таковъ ужь былъ характеръ его жизни. Какъ человкъ, одаренный отъ природы шустрымъ умомъ, онъ волей-неволей вчно искалъ предметовъ для размышленія и изобрталъ способы улучшить жизнь, побдить наготу свою и незащитность, возвыситься надъ окружающею темною бдностью, но какъ человкъ голый, живущій въ голой деревн, дошедшей до страшно пустой жизни, онъ, также волей-неволей, долженъ былъ пробавлять свой умъ пустяками и вертться между пустяшныхъ длъ. Разумется, пустяшныя дла могли дать ему барыша только по грошу каждое, и съ помощью ихъ нельзя серьезно скрасить свою жизнь, вслдствіе чего количество этихъ пустяшныхъ длъ розрослось у него непомрно. Онъ ршительно всмъ занимался; яйца, молоко, кожи, шерсть, свиная щетина — это только примръ; на самомъ же дл сфера его промышленности была необъятна.

И надъ каждымъ изъ этихъ пустяшныхъ длъ онъ задумывался, на всякую промышленность онъ тратилъ пропасть ума, изобртательности, ловкости, почти генія. Безошибочно можно сказать, что вся мозговая дятельность жителей описываемаго округа, весь прогрессъ мысли, все развитіе умственности шло именно въ этомъ направленіи. Выдумать грошовую промышленность, расширить количество грошовыхъ промышленностей — въ этомъ и состояло все умственное развитіе, добытое посл освобожденія изъ крпостного состоянія. Подобному направленію, впрочемъ, можетъ быть, въ значительной степени помогла старинная, обще-русская, прославленная, но на самомъ дл гнусная «смекалка», которая учитъ человка «на обух рожь молотить» и приспособляться къ самымъ отвратительнымъ гадостямъ.

Такъ они шли, думая каждый о своемъ дл, шли въ первое время молча, шли, обмниваясь безсознательными фразами. Путь былъ до Шипикина далекій, почти на цлую половину дня, и свободнаго времени для разговора такъ же, какъ и для молчанія, оставалось бездна. Гаврило смотрлъ подъ ноги, да такъ и шелъ, не поднимая головы, наклоненной книзу свинцовою думой, Болотовъ, напротивъ, здилъ глазами по сторонамъ, ни минуты не останавливая ихъ на какомъ-нибудь предмет, что, можетъ быть, зависло оттого, что онъ все продолжалъ распредлять части бычка, количество которыхъ разрослось до невроятнаго множества.

— Да, тутъ, братъ, бываетъ такъ, что и идти незачмъ — продолжалъ вслухъ свои размышленія Болотовъ, говоря все о томъ же бычк, хотя упоминать именно о немъ все какъ-то стыдился. — Со стороны, оно, конешно дло, выходитъ просто. Между же прочимъ, онъ тебя огретъ. Ты походи около него, да обнюхай, да сообрази, съ какой стороны подойти къ нему… Ежели же ты подойдешь не съ той стороны, да сунешься безъ всякаго соображенія, никакого толку не получишь. Разв какую ни на есть сущную бездлицу!

— Бездлицу, ужь это какъ есть! — сказалъ Гаврило тревожно.

— Про то и я говорю. Хлопотъ, хоть бы по горло, а интересу мало. И обидно, даже очень обидно!