Две десятины

С. Каронин (Николай Елпидифорович Петропавловский) Дв десятины

Вся семья была въ сбор, по случаю полученія письма, которое явилось всточкой, поданной издалека сыномъ. Обыкновенно, при полученіи такой рдкой вещи въ крестьянской семь, получатели испытываютъ особенное настроеніе, незнакомое ни въ какомъ другомъ общественномъ сло, потому что "письмецо" приноситъ съ собой или всть о здравіи человка., о которомъ уже много лтъ ничего не было слышно, или о неожиданной смерти. Одинъ видъ писанной бумаги, вложенной въ конвертъ съ марками, производитъ уже нкотораго рода душевный переполохъ; вс бросаютъ занятія и сосредоточиваются взорами на странномъ лист съ его страшными письменами. Такъ было и въ этомъ случа. Письмо держалъ на ладони самъ хозяинъ, задумчиво поглядывая на него; около хозяина размстилась, какъ попало, его семья: жена, бросившая помои, которыя она приготовляла для теленка, два мальчугана, здившіе до этого времени другъ на друг верхомъ, а теперь засунувшіе руки въ ротъ, старуха, приползшая въ избу съ завалинки, гд она грлась на солнечномъ припек, и зять съ женой, пришедшіе ради такого рдкаго случая съ другого конца деревни. Воцарилось торжественное настроеніе, вс глядли на письмо. Хозяинъ былъ задумчивъ; хозяйка вздыхала; старуха мрачно качала головой. Только зять съ женой легкомысленно болтали, прочитать письмо никто не умлъ.

— Вотъ теб и Ивашка! — говорилъ среди всеобщаго тягостнаго молчанія зять. — Ему бы только вырваться, а тамъ поминай какъ звали. А вдь дожидали, а онъ хоть-бы что… Выходитъ, стало быть, надо прямо говорить, такъ: нтъ ни денегъ, ни Ивашки!

— Точно дожидали… Главное, какъ теперь быть съ землей? — тоскливо и скучно возразилъ самъ хозяинъ, обводя всхъ пораженными взорами.

— Про то я и говорю: нтъ ни денегъ, ни Ивашки.

Еще не узнавъ содержанія письма, вс были грустно изумлены и растерялись. Ивашку, приславшаго эту бумагу, дйствительно, ждали къ весн; въ крайнемъ случа ждали отъ него денегъ, необходимыхъ для съемки земли и вдругъ — хлопъ, письмецо! Зять довольно правильно опредлилъ положеніе семьи: нтъ ни денегъ, ни Ивашки, а, стало быть, невозможна и съемка земли. Безъ земли же семь угрожала зловщая участь. Отсюда всеобщая тягость и удивленіе. Старуха, неизвстно отчего, плакала, шепча молитвы; хозяйка, видимо, закручинилась; ребята съ испугомъ поглядывали на всхъ, не понимая, что все это значитъ.

А письмо все еще не было прочитано.

— Молчи, молчи, баушка! Дай срокъ, вычитаемъ ужо все по порядку… Ай-да, ребята, къ учителю. Онъ намъ почитаетъ.

Эти слова заставили встрепенуться всхъ, бывшихъ въ изб. Только ребята остались дома для караула, вс же остальные двинулись къ учителю. Впереди всхъ шелъ самъ хозяинъ, бережно держа на ладони письмо, за нимъ шествовали хозяйка и зять съ женой, а, наконецъ, и позади всхъ ковыляла старуха, переставшая плакать. Учителя застали на огород, который онъ приготовлялъ для засва, но прочесть онъ не отказался. Сейчасъ же вся семья обступила его со всхъ сторонъ и приготовилась слушать. Учитель отложилъ было конвертъ въ сторону, но его заставили прочитать «все дочиста», что написано, безъ пропусковъ, и онъ волей-неволей долженъ былъ декламировать сначала весь конвертъ, гд оказалось, кром названія губерніи, узда, волости и деревни, имя Гаврилы Иванова Налимова, а потомъ длиннйшій списокъ сродственниковъ, которымъ адресатъ воздавалъ должное — кому поклонъ нижайшій, кому отъ Бога здравія и всякаго благополучія, а родителямъ поклонъ до сырой земли, причемъ испрашивалось родительское благословеніе, на вки нерушимое. Во все продолженіе монотоннаго чтенія лица слушателей были напряжены, глаза влажны, за исключеніемъ самого хозяина, который ждалъ конца письма и разршенія мучительнаго недоумнія. Конецъ состоялъ всего изъ нсколькихъ строкъ. Учитель, отдохнувъ отъ утомительнаго перечисленія сродственниковъ, прочиталъ слдующее:

«А что касаемое насчетъ моего возвращенія домой, чтобы то-есть пустыя баклуши бить подобно лодырю, поэтому я не возвращусь. Здсь, по крайности, я завсегда въ полномъ спокойствіи и существуетъ кусокъ хлба, а ежели болтаться, попрежнему, дома, а меня будутъ пороть за землю, коей все одно, что нтъ совсмъ и она для меня никакого интересу не даетъ, не только чтобы хоть горькій кусокъ, то лучше же мн оставить это дло въ сторон. Теперь я живу въ трактир для чистки посуды, а жалованья мн положенъ рубль, да еще хозяинъ сулитъ превосходную работу, когда опростается мсто полового; если же бы я пришелъ домой и меня бы начали завсегда пороть безъ снисхожденія, отдай, молъ, подати, а, между прочимъ, земля не предоставляетъ для меня никакого предмета, а не только что удовольствіе, и никакого смысла въ этомъ для меня нтъ. И лучше не уговаривайте меня, Христомъ Богомъ умоляю, потому сказалъ — не пойду, и не пойду, и не невольте меня. Иванъ Гаврилычъ Налимовъ».