Два солдата из стройбата

Прошло некоторое время, и заманчивое предложение получил Петров. Как-то перед отбоем сержант подошёл к нему и ехидно спросил: «Слыхал, что у нас в бане есть?» – «Ну, слыхал, – ответил Петров. – И что?» – «Не желаешь девственность потерять?» – так же ехидно и даже издевательски бросил сержант. «А тебе откуда известно, кто девственник, кто – нет?» – занервничал Петров. «Да по роже твоей салабонской видно, – злобно ответил Круглов. – Так пойдёшь или нет? Если пойдёшь, гони десятку!» – «Пойду!», – с вызовом выпалил ему в лицо Петров и достал деньги из кармана «хэбэ».

После отбоя сержант проводил его до бани, завёл в каптёрку, развернулся на пороге и ушёл. Петров поздоровался с Верой и присел на табурет возле импровизированной койки. Девушка стояла, сложив руки на груди, и выжидательно оглядывала гостя. Петров краснел и бледнел. Опыта общения с противоположным полом у него, конечно, недоставало, но не это было причиной его смущения. Он испытывал мучительную неловкость за своё присутствие здесь, за саму эту позорную ситуацию, в которой он ощущал себя подонком, заплатившим деньги за что-то нехорошее, недостойное, стыдное. Он хотел уйти и даже сделал неуловимое движение к выходу, но Вера мгновенно откликнулась на это движение и тихо спросила: «Ты куда?» Петров снова утвердился на табурете, опустил голову и стал молча разглядывать свои обветренные руки. «Иди ко мне…», – сказала Вера. Он встал, напрягшись, и сделал несколько неловких шагов. Подойдя к ней, стеснительно поглядел в сумрачные страдальческие глаза, скользнул взглядом чуть ниже, увидел беззащитную тёмную впадинку на её шее и задохнулся от нежности…

Через полчаса Вера, выпростав руки из-под одеяла и повернув голову в сторону Петрова, жёстко сказала: «Уходи…». Петров привстал и трепетной ладонью провёл по её воспалённой щеке. «Я тебя так…жалею…», – сказал он дрожащим голосом. «Пошёл вон…», – откликнулась Вера и с ненавистью посмотрела на него…

Два месяца пролетело, словно два дня. Осень быстро закончилась, и зима, заморозив ледяными ветрами российские дали, надёжно укрыла окрестности безразмерным лебяжьим одеялом. Заглядывая за колючку на задворках своей части, Петров с тоскою примечал стоящие по пояс в нетронутом снегу иссохшие былинки, сиротливо качающие своими понурыми головками под морозным сквозняком.

Всё это время он ни разу не видел Веру и мог лишь догадываться о её участи. Он не знал, что власть над нею давно перешла в руки прапорщика Санды, который угрозами и шантажом вынудил Круглова уступить её. В своей ненависти к солдатне и ко всему миру вокруг Санда был феноменально последователен и органичен. Личная жизнь его в молодости не сложилась, детей он не завёл, друзей – тоже, квартиру не заимел, богатств не нажил. В преддверии критического возраста не было у него за душою ничего, кроме неизлечимого алкоголизма, непомерной жадности и злобного неприятия всего сущего. Поэтому силою вырвав у Круглова Веру, он сначала долго мучил её, утоляя свою плотскую жажду, до того утолявшуюся лишь звериным рукоблудием, а потом, спустя три-четыре дня, стал водить к ней всех желающих, беря за это уже не десятку, а «пятнашку». Причём, ни Вере, ни Есеналиеву в новых условиях уже ничего не доставалось.

Вера молила Бога об избавлении, но на дворе стоял мороз, двери её узилища надёжно запирались, а до родного городка было километров двадцать.

Об интимных особенностях солдатской бани знала почти вся часть и, конечно, было бы странным, если бы в конце концов не узнали о них отцы-командиры.

Однажды перед самым разводом в четвёртую роту ворвался озверевший от ярости батальонный и, оттолкнув бросившегося на доклад дежурного по роте, подбежал с перекошенным лицом к Санде. Схватив прапорщика за шиворот, словно нашкодившего кутёнка, Кадомцев чуть не волоком потащил его к выходу из казармы. Возле вешалки он не дал ему одеться, с силой толкнул головою в дверь и энергично вышел вслед за ним на утренний морозец. Весь батальон видел, как майор тащил обмякшего Санду в сторону бани. Командиры и солдаты сжались от ужаса в преддверии грозы. В гневе Кадомцев становился невменяемым, и все это знали.