Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей

Принцесса Дунья, или, строго говоря, принцесса, которая для визитов в мир людей принимала имя «Дунья», то есть «Мир», зашла дальше большинства своих соплеменников. Она так сильно увлеклась людьми, что сумела в самой себе обнаружить человеческие переживания. Эта джинния смогла влюбиться, более того, она уже влюбилась однажды и готова была полюбить вновь – того же самого человека, перевоплотившегося в иной эпохе. Более того, если бы он догадался спросить, она бы призналась, что любит его разум, а не тело. Он сам мог послужить доказательством того, что разум и тело – две разные вещи, а не одна: поразительный ум в, не будем лукавить, вполне заурядной оболочке. Никто не мог бы искренне полюбить Ибн Рушда за его тело, в котором, откровенно говоря, ощущалась дряблость, а к моменту ее встречи с ним, уже и прочие признаки присущего возрасту упадка. Дунья не без удовлетворения отметила, что тело этого спящего мужчины, Джеронимо Манесеса, реинкарнации ее любимого, оказалось существенно усовершенствованной версией оригинала. Это было крепкое, сильное тело, хотя тоже «старое». Лицо Ибн Рушда, помещенное в более удачные декорации. Да, она решила полюбить его, и, возможно, на этот раз ей удастся подобрать какую-то магию для себя и что-то почувствовать. Может быть, на этот раз она сможет не только давать, но и получать. А вдруг его разум туп? Что если это не тот ум, в который она влюбилась в первый раз? Готова ли она удовлетвориться только лицом и телом? Может быть, да, сказала она себе. У каждого свои недостатки, реинкарнация – процедура неточная. Может быть, она согласится не на все сразу. Выглядит он что надо. Этим можно было бы довольствоваться.

О чем она вовсе не подумала: Джеронимо Манесес принадлежал к племени Дуньязат, то есть был ее потомком, ее пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнуком, плюс-минус два-три «пра». Формально секс с мистером Джеронимо был бы инцестом, но джинны не признают табу на близкородственные связи. Деторождение столь редкий случай в мире джиннов, что не казалось необходимым запрещать интимные отношения с потомками: потомства-то практически ни у кого не было. А вот у Дуньи потомки были, и во множестве. Однако в вопросе инцеста она следовала примеру верблюдов: верблюд охотно займется сексом с матерью, дочерью, братом, сестрой, отцом, дядей – с любым, кто подвернется. Верблюды не соблюдают приличий и нисколько не заботятся об условностях – ими движет исключительно желание. Таких же убеждений придерживалась, заодно со всем своим народом, и Дунья: чего она захотела, то должна была получить. И, к своему изумлению, она обнаружила то, чего хотела, прямо тут, в узком доме, в узком цокольном этаже, где спящий человек парил в нескольких дюймах над кроватью.

Она любовалась спящим смертным человеком, который не выбирал свое тело: он принадлежал своему телу, и тело принадлежало ему. Смотрела и не торопилась его будить. После неуклюжего вторжения в квартиру этажом выше, перепугавшего тамошнюю обитательницу Голубой Жасмин, Дунья сделалась невидимой и на этот раз предпочла хорошенько присмотреться, прежде чем дать рассмотреть себя. Она медленно приблизилась к возлежавшему на воздухе – он спал беспокойно, на грани пробуждения, что-то во сне бормоча. Осторожнее. Пусть пока не просыпается, ей нужно вслушаться в его сердце.