Душа Пандоры

– Еще бы, – подал голос Фоант. – В те времена, когда Стикс была рекой, а не только ее воплощением, нашего очаровательного весельчака вряд ли занимал окружающий мир. Вряд ли он вообще толком его замечал. Только представь: сотни и тысячи душ приходили к нему одна за другой, и каждую нужно было переправить на другой берег. Когда воды Стикс вскипели от жара Гефеста, Харон стал частью Алой Эллады. И как бы он это ни отрицал, он привязался к людям – обычным людям, а не бессмертным созданиям. Во всяком случае, чувства смертных он решил пощадить.

– То есть? – не поняла Деми.

– Видишь ли… Художник, чье творение приковало твой взор, несколько приукрасил былой облик Харона. Сын Эреба и Нюкты, тот никогда не отличался особой красотой, а слухи твердят, что и вовсе был страшен, как Тифон[40]. Потому и укутывался в черное рубище с глубоким капюшоном, чтобы души, прибывшие к его берегу, не отпугнуть. Потому никто и не заметил, как Харон – создание, которому даровали бессмертие, но не силу, равную богам, – понемногу истлел. Как от него ничего не осталось, кроме костей, в клетке которых парила душа и сияли потусторонним светом глаза. Этого легко не заметить в вечном сумраке Аида, особенно когда ты – оглушенная ужасом душа, которой предстоит путешествие в мир мертвых. Которая осознала, что ее ждет посмертие, а привычная жизнь осталась на той стороне.

Однако переместившись из подземного мира в Алую Элладу, Харон решил сменить облик на тот, что не вызовет у какого-нибудь добропорядочного эллина сердечный удар. Ведь если бы он выглядел сейчас так, как выглядит на самом деле, мы бы созерцали разве что скелет.

– Ненавижу скелетов. – Доркас смешно сморщила нос.

– Как мило с его стороны, – передернув плечами, пробормотала Деми.

– Он вообще душка, – заверил Фоант. – И не смотри на то, что он всегда мрачен как туча и вообще тот еще ворчун. Это у нас, одаренных божественным благословением инкарнатов, есть возможность выбрать – сохранить себе память о прошлых жизнях или же отказаться от этого дара после очередной из смертей. А такие, как Харон, бессмертные помнят все. Только подумай, сколько дурного он видел за минувшие века… Наверное, это не могло на нем не отразится.

Два образа наложились друг на друга: мрачные патологоанатомы, санитары морга с их черным юмором и довольно циничным взглядом на жизнь и Харон, большую часть своей жизни, что исчислялась веками, просидевший в лодке и не видящий ничего, кроме волн за бортом и мертвецов. Стало ясно, почему в сознании Деми Харон прочно ассоциировался с тучей, осенью и пасмурным небом.

«Записать бы эту мысль на будущее, чтобы потом не удивляться, почему он… такой».

И снова это странное выражение лица Фоанта и изменившийся голос, из которого ушла беспечность. И снова тогда, когда речь зашла о памяти. Что-то подсказывало Деми, эта тема волнует не только ее.

– Ты помнишь все свои жизни? – тихо спросила она.

– К сожалению, да. Я думал… Думал, это сделает меня мудрее. Позволит возвыситься над остальными. Знать больше языков, козырять перед другими знанием недоступного многим Изначального мира, с легкостью завоевывать девичьи сердца своим блестящим интеллектом. – Он горько усмехнулся. – Но есть и обратная сторона медали. Слишком много разочарований – в богах, что должны оберегать нас, и в людях, столь несовершенных божественных созданиях.

Не все ли эти разочарования, что преследовали его десятилетиями, не свою ли память Фоант так старательно и рьяно топил в вине?

Видеть его таким, серьезным, погруженным в себя не просто было непривычно, это ломало весь нарисованный в сознании Деми образ. Но нет, это не слом – глубина. Уходящие в землю корни дерева. Показавшаяся на мгновение часть айсберга, что обычно скрыта под водой.

Фоант откашлялся, отводя взгляд. Прежде, чем Деми успела сказать хоть что-то, он заговорил сам.

– У моей сверх меры романтичной матушки, правда, другое объяснение чудесной трансформации Харона.

Деми не сразу поняла, что Фоант говорил об Ариадне. Воспринимать эту прекрасную девушку матерью юноши, не расстающегося с вином, непросто, особенно если вспомнить, что его матерью она была в одной из своих прошлых жизней.

– Если верить ей, после того как обратилась паром и пеплом ее река, Стикс впервые явила миру свое человеческое воплощение. И Харон…

– Решил от нее не отставать? – предположила Доркас.

Фоант шумно фыркнул.

– Я бы назвал это иначе.

– Он хотел ей понравиться, – улыбнулась Деми.

Сын Диониса торжествующе наставил на нее указательный палец.

– Во-о-т.

– Но они находились бок о бок друг с другом на протяжении сотен лет, – недоумевала Доркас. – Уж Стикс-то наверняка знала, как выглядит Харон. Видела, как он постепенно дряхлеет, как желтеют его кости под рубищем…

Фоант притворно вздохнул.

– Ничего ты не понимаешь. Не романтичная ты натура.

– Кажется, Ариадну сверх меры романтичной называл именно ты, – сощурила глаза Деми.

– У нас разные понимания романтичности, – назидательно сообщил он.

Деми фыркнула, но промолчала.

– Выходит, бессмертные могут по собственной воле изменять свою личину?