Дурная примета

Для управляющего Бюннинга это не озеро, а золотое дно. Еще много лет назад барон разрешил ему пользоваться озером по своему усмотрению. Это было в тот год, когда урожай едва не погиб от дождей и был спасен лишь благодаря настойчивости и предусмотрительности Бюннинга. Барон тогда много путешествовал и тратил много денег. Забеспокоившись об урожае, он прибыл в имение — а там уж все работы закончены и зерно в амбарах! На радостях барон сказал: «Мой дорогой управляющий, если у вас есть какое-нибудь желание, удовлетворить которое в моих силах, высказывайте его без стеснения». Почти как в сказке. Бюннинг не вспомнил о сказках, а вместо того испросил себе разрешение пользоваться озером. «Пользоваться? — переспросил барон. — Да там вовсе нечем пользоваться. Хотите еще раз попытать счастья с карпами? Ну что ж, желаю удачи». Дело-то было осенью. Барону и в голову не приходило, что наступит зима и озеро замерзнет. Не знал он и о том, что вновь построенному пивоваренному заводу потребуется лед, чтобы летом студить пиво. Барон занимался живописью и путешествовал, в хозяйстве он ничего не смыслил. Зато Бюннинг смыслил, и даже очень. Согласие барона принесло ему чистоган. С тех пор управляющий каждую зиму объявляет в кабачке Мартина Биша, что ему нужны рабочие на заготовку льда.

— Послезавтра с утра. У кого охота есть и кому деньги нужны. Топоры и багры, как всегда, приносить с собой. Будьте здоровы.

В Дазекове почти каждому нужны деньги. Зима тянется долго. Сорок пфеннигов платит Бюннинг за рабочий день, а день этот начинается с рассветом и длится до сумерек. Только в обед бывает короткий перерыв. А чего же вы хотите, дни-то короткие!..

*

— Матильда, прошу тебя, перестань наконец, — говорит управляющий.

— Нет, Конрад, ты не должен быть таким скрытным. Ты в последнее время стал просто невыносим, совершенно невыносим. Жизнь с тобой превращается для меня в мучение. Д-да, мучение! — Жена управляющего сидит у окна и вяжет тонким, как иголка, крючком кружевную салфетку. — Что с тобой, Конрад? Ты бранишься со всеми окружающими, проклинаешь белый свет, дома ко всему придираешься. Стоит мне только спросить, что тебя гнетет, ты обязательно ответишь грубостью. Нет, Конрад, ты невыносим.

— Можешь уезжать, — говорит управляющий. — Отправляйся к своим родителям. Делай что хочешь… Но не лезь в дела, в которых ничего не смыслишь.

Управляющий встает и выходит из комнаты. Жена остается одна, продолжает вязать салфетку, ищет носовой платок, тонкими пальцами смахивает слезу. Все стало так трудно. Раньше все было легче, кажется ей. Раньше он был иным, думается ей. Она ничего не знает о муже. Он пошел на озеро, чтобы присмотреть за рабочими, добывающими лед, а она грустно глядит в окно на голую мазаную стену коровника, на грязные мокрые булыжины, которыми вымощен двор, на островки грязно-серого снега. Затем ее взгляд падает на рукоделие.

«Мне надо поторопиться. А то я слишком долго вожусь с этой салфеткой. — Она усаживается поудобнее. — Между прочим, он прав. Пора уж мне опять куда-нибудь съездить. Как только закончу салфетку, так и поеду».

В комнате можно насчитать добрых пару дюжин таких кружевных подстилочек под вазы и фарфоровые фигурки. По мнению Матильды Бюннинг, их никогда не будет достаточно. Тонкое рукоделие занимает большое место в ее жизни. Оно заполняет дни, долгие часы досуга. Конрад Бюннинг никогда не делится с ней своими мыслями, своими желаниями и заботами. Для работы по дому он присылает батрачку из имения. Иногда она готовит сама, но ей не часто хочется этим заниматься.

«Что это с ним опять? — размышляет она, сидя у окна. — Стало просто невыносимо жить с ним в последние дни. Какая муха его укусила?»

*

«Очень просто наделать ошибок, когда слишком торопишься», — думает Бюннинг по пути к озеру.

Каждый день около полудня идет он к рыбакам, которые в это время устраивают короткий перерыв. Управляющий рассчитывает, что в его присутствии перерыв не затянется слишком долго. Он, впрочем, знает, что Лоденшок не просрочит время сказать: «Давай берись, продолжай работу, здесь задаром денег не платят…» Но на всякий случай свой глаз не мешает.