Дурная примета

«Недоглядел, вот и приходится теперь расхлебывать. Если бы я предполагал, какие виды у Хагедорна на эту девку, Винкельман давно бы у меня обвенчал их, а там дал бы я им землишки батрацкий надел, и дело с концом. Как еще Матильда до сих пор ничего не знает. Во всяком случае, надо с этим делом поскорее распутаться. Прежде всего со Штрезовым, а потом и с задирой Хагедорном. Этого я просто вышвырну из имения. Вот ведь как, бывает, не повезет! Наконец-то я дождался часа, когда можно выставить свою кандидатуру, ведь Хассельбринк получил отвод до следующих выборов. А до тех пор много воды утечет… Как он извивался ужом, когда узнал, что предпочли меня. Хотел бы я посмотреть, какая у этого коротышки была физиономия… Однако барон прав со своим предостережением: «Держите ухо востро, он из тех, кто и по своим стреляет». Тут он трижды прав, этот барон… Что правда, то правда — ни в чем нельзя быть до конца уверенным. Ну, надо думать, Штрезов не станет особенно ломаться… Как бы ни обернулось дело, если уж человек сказал а, придется ему волей-неволей сказать и б. А разговоры в имении надо пресечь… Как быстро распространяются слухи!..»

*

Евгению нравится прогулка к ханнендорфскому озеру. Осторожно, стараясь не расплескать, несет он бидончик с картофельным супом, обернутый в старую куртку. Отцу надо поесть горячего. Вот оно виднеется, озеро. Длинной цепочкой стоят мужчины, рубят лед. Прямая, как по шнуру, линия, брызжут осколки, сверкающие на полуденном солнце. Большой четырехугольник уже зияет неподвижной чернотой, он подернут невидимым, тонким ледяным покровом. А-ах-крях, а-ах-крях… высоко взлетают топоры, увлекая за собой тела, и падают сокрушительным ударом. А-ах-крях! Работники что твоя машина. Хрустнул надрубленный лед, и заколебалась глыба. Двое прыгают на нее, багры сообщают движение огромной стеклянной пластине. Еще прыжок — и те, двое, возвращаются на неколотый лед. На берегу вырыты огромные ледники, выстланные водорослями. Льдина плывет к берегу, круша тонкий, едва образовавшийся ледок. Тут каждый может убедиться, что на дворе мороз. Холодный январский день. Посмотришь — как будто льдина оставила след на самой воде.

Теперь в ход пошли багры, Ханнинг Штрезов и Йохен Химмельштедт вместе с несколькими другими рыбаками цепляют льдину и втаскивают ее на берег, сильными ударами топоров дробят, потом берутся за лопаты, загружают тяжелыми глыбами ледники.

Бюннинг продает лед из этих хранилищ лишь тогда, когда на пивном заводе с тревогой замечают, что собственный запас в погребах на исходе. Тогда пивовар лучше платит. Бюннинг кое-что смыслит в хозяйстве.

Сначала Евгений идет к дяде Ханнингу.

— Ну, парень, — говорит тот, — а мне скоро там чего нибудь принесут? Смотри-ка, твой отец опять первым получает.

Вильгельм Штрезов направляется к сыну своей пружинящей походкой. Руки он глубоко запрятал в карманы.

— Ну, парень… Это ты молодец, вовремя пришел. Ну-ка, давай сюда.

Они садятся немного в стороне, Вильгельм Штрезов надевает бушлат и принимается за еду.

Евгений смотрит на отца, бросает взгляд на его товарищей, которые как раз отталкивают новую льдину: а-ах-крях! Боцман ест молча. Евгений уже знает: отцу сейчас не до разговоров, хотя дома за обедом он иногда не прочь поговорить. Не в том дело, что Вильгельм Штрезов вообще неразговорчив, когда работает где-нибудь с чужими людьми, — нет, тут должна быть какая-то другая причина. Евгений знает своего отца. Складка над переносицей залегла глубже, чем обычно. Положив ложку, отец выпячивает нижнюю губу. Видно, бродят у него в голове какие-то тяжелые, еще не ясные мысли. Евгению знакомо это выражение отцовского лица. Но тут ничем не поможешь.

А люди на льду купаются в солнце, блещут лезвия топоров, разлетаются ледяные осколки, чернеет глубиной вода. А вон медленно приближается льдина, ее толкнули оттуда длинными шестами.

— Гляди, папа, Кришан Шультеке чуть в воду не свалился!

Боцман не слушает.

— Он бы сразу замерз в холодной воде, да, папа?

Вильгельм Штрезов произносит через некоторое время:

— Все возможно, сынок.

Евгений идет к дяде Ханнингу, чтобы там посмотреть, как глыбы падают в глубокую яму. «Совсем как на кладбище, — думает Евгений. — Как в прошлое лето, когда старик Клоок помер».

А Боцман все сидит. Вытащил трубку, он еще покурит, прежде чем приняться за работу. Посмотрел, куда пошел сын. С дядей рассуждает, с Ханнингом. Ишь ты…

«Не-ет, — думает Боцман, — пусть они сто раз правы, но что перегнули, то перегнули. И опять этот Йохен Химмельштедт оказался самым зловредным».

Серый рассвет лежал на улицах деревни. Боцман зашел за Ханнингом. Взяли топор с багром и отправились в путь. За церковью, знали они, ждут остальные, чтобы всем вместе идти в Ханнендорф. Давно уж по опыту знали, что к управляющему Бюннингу лучше являться всем вместе, чем поодиночке. Управляющий никогда не упускал случая поиздеваться над опоздавшими, а бывало, что и сбавлял плату. А это ведь с каждым может случиться.

— Думаешь, они еще ждут, Ханнинг? — спросил Боцман.