Дурная примета

«Что мне хотелось бы знать, — думает он, — что мне хотелось бы знать, это почему она тогда, в первый раз, сказала неправду. Не могла же она думать, что я запросто все проглочу и скажу спасибо. Кто же захочет брать невесту, которая вот-вот родит от другого?.. О том, чтобы посчитаться с этим прохвостом, нечего даже и мечтать… Вот поди-ка тут и разберись. Чертовщина какая-то, я скоро совсем запутаюсь. Если все по порядку рассудить, оно и верно, в чем она виновата? Что правда, то правда. Но не могу же я растить потомство этого прохвоста. Не-ет, на это я не способен!»

Вот уж сколько дней так, туда и сюда, будто спорят в нем два человека все об одной и той же неразрешимой задаче. И Эмиль, уже помимо своей воли, все прикидывает и так и эдак и не приходит ни к какому решению. Вот уж, кажется, все правильно взвешено и достигнута ясность, он знает, что ему нельзя жениться на Стине, он говорит себе: «Да что в самом, деле, нет, что ли, других девчат на свете?» И все же не находит покоя. «Стина, — думает он. — Стинок…» — думает он.

Ложки стучат, котел пустеет. Эмиль Хагедорн ест, глубоко задумавшись, он не слышит шума, не слушает речей.

— Эмиль, — окликает Фриц Хольтрехт. Этот батрак, который давно приударивает за Ганной Рокельт, господской горничной, да все безуспешно, слишком хорошо знает о склонности Ганны Рокельт к Эмилю.

— Эмиль!

Тот устало поднимает взгляд от тарелки.

— Ты знаешь, что мне Фрида здесь рассказывает?

— Тихо ты, а то затрещину получишь, — говорит Фрида.

— А ну, давай полегче. Ты же мне только что сама рассказывала, что Стина Вендланд рожать собралась и никто не знает, кто отец.

Эмиль сразу настораживается.

— Слыхал, Эмиль?.. — кричит Фриц Хольтрехт и при этом косится на Ганну Рокельт. — Ну стой ты, не ори. Она в положении. И никому не известно, кто отец.

Ни для кого здесь не секрет, что Эмиль к Стине неравнодушен. Мало того, что они тут вдвоем частенько сидели на кухне, когда Стина еще работала в имении; в последнее время Эмиль зачастил в Дазеков, и Линка Таммерт быстро разобралась, куда он ходит, и рассказала тетке Лоденшок, а та всем остальным… Все смотрят на Эмиля. Только старики продолжают спокойно черпать ложками свою похлебку. Что им за дело да сплетен? Им безразлично, родит там кто-то или не родит. Детей и без того много.

— Кому до этого какое дело, — говорит Эмиль.

— Ну, я думаю, тебе-то как раз не все равно. Так кто же отец? Ты знаешь?

— Придержи язык, — говорит Эмиль Хагедорн и добавляет, передразнивая: — Заладили «кто отец?»! Кому же им быть?

— Ах так… — произносит Ганна Рокельт, господская горничная. Ганна Рокельт не любит Стину. Она вскружила голову Эмилю. — Ах так… Значит, ты отец, Эмиль?

«Ишь как все глотки дерут», — думает Эмиль.

Он смотрит то на одного, то на другого, достает из кармана штанов трубку и кисет, начинает набивать трубку, потом вдруг прекращает свое занятие и говорит:

— Никому нет дела, кто отец. Одно вам скажу: я был бы рад, если бы я был отцом. Да только вот не я. И хочу вам еще сказать, кто отец, пусть каждый знает об этом, каждый должен знать, чья кошка мясо съела… Бюннинг над Стиной снасильничал, это Бюннинга дело, прохвоста окаянного… Да, да, чего вылупилась, Лоденшок, можешь сейчас же бежать и поцеловать Бюннинга в задницу. А что правда, то правда. И ты, Ганна, гляди, как бы с тобой не получилось то же. Не обязательно Бюннинг, может и кто другой наградить тебя эдаким маленьким барончиком. Сейчас тебе легко нападать на Стину, но не забывай, что и с тобой может случиться. Это уж ты мне поверь. Да ты, впрочем, и сама не хуже меня знаешь.

Ганна Рокельт хочет выразить свое возмущение, готовится что-то возразить, ищет подходящих слов. Эмиль машет рукой.

— Брось, Ганна. Рассуждать-то ты горазда. А — на деле они что хотят, то и творят с вами.

Девушки и женщины сидят откинувшись назад, руки на коленях. Мужчины, по обыкновению, опираются руками о стол.

— Да… — произносит кто-то. — В общем-то, Эмиль прав. Здесь каждая может завтра попасть в такую же беду, как Стина. А Стинка не виновата. На язык она, верно, всегда была востра, а в остальном ничего худого про нее не скажешь.

— Чего там… — говорит другой. — Стину винить не приходится. Если бы, скажем, кто из нас такое сделал, ни с того ни с сего вдруг на девку напал, разве это ему сошло бы? Только из нас никто такого не сделает, а вот когда они это делают, то все должны молчать.

— А по-моему, — говорит третий, — надо бы этому Бюннингу как-нибудь вечерком впотьмах как следует бока намять. Он давно уж это заработал.

— Ну, пошел языком трепать… Какой герой нашелся!

— Допустим, намнешь, — говорит еще один. — А что дальше? Только угодишь за решетку.

— Бежать отсюда надо. В городе опять новую фабрику строят, там каждому сыщется работа, — говорит кто-то.

Эмиль Хагедорн уже не прислушивается к разговору, он думает о Стине. Ганна Рокельт искоса посматривает на него. Он глубоко затягивается дымом из трубки. По лицу заметно, как тяжело ворочаются его мысли.