Дурная примета

Со всех сторон движутся к дазековской церкви закутанные фигуры. Спокойно и бесстрастно, с серьезными лицами, идут пожилые мужчины и женщины, смиренно несущие на сутулых плечах груз прожитых лет. Бойкой походкой, распрямив спины, спешат к высокому церковному порталу молодые жены рыбаков. Ханнендорфские батрачки и батраки, которым, как и безземельным крестьянам-бобылям, воскресное посещение церкви вменено в обязанность, уже тянутся мимо домика Линки Таммерт, и сама старая знахарка, сунув под мышку псалтырь, готовится к ним примкнуть. А в это время пономарь Клинк сидит перед органом, перелистывает старую пожелтелую нотную тетрадь, потирает окоченевшие руки, держит пальцы над самым пламенем свечи, потому что в церкви холодно.

Пономарь Клинк успел уже, как каждое воскресенье, вдоволь наволноваться. Только сейчас, всего за несколько минут до службы, явился Вильгельм Крузе, веснушчатый парнишка из выпускного класса, который сегодня должен раздувать мехи. Никак не втолкуешь этим сорванцам, что надо приходить заблаговременно. Дело в том, что зимой педали мехов при первых двадцати — тридцати нажимах отчаянно скрипят, и «органный мальчик» должен потоптаться на них до начала богослужения. Пономарь Клинк знает, что постоянные опоздания «органных мальчиков» имеют свою причину: большинство родителей отнюдь не в восторге от давно заведенного порядка, согласно которому старшие школьники обязаны два-три раза в год топтать тугие педали церковного органа.

«Придется снова рассказать ребятам про орган, какой это прекрасный древний инструмент, — думает Клинк. — Сколько трудов стоит одно лишь изготовление труб, а регистры, педали, воздушный канал — весь механизм! И какой долгий путь усовершенствования прошел орган, прежде чем стал таким, как теперь. Но проклятые сорванцы и слушать об этом ничего не хотят. Все равно что метать бисер перед свиньями… Ах, зачем я над этим голову ломаю, все равно придется им ходить, хотят или не хотят, не могу же я сам и играть и раздувать мехи».

Из кабины позади труб до слуха Клинка отчетливо доносится шум старых педалей, скрип, треск, писк, и все, кто собрался в церкви, тоже это слышат.

«Хорошо, что барона еще нет, — думает Клинк, зябко потирая руки. — При таком шуме начинать невозможно».

Что только не делали Винкельман и Клинк, чтобы устранить посторонние звуки! Приглашали даже органного мастера, он тщательно осмотрел инструмент и даже кое-что исправил, но прошло три воскресенья, и все стало по-старому. «Видно, такое уж дерево»! — решил наконец Винкельман. Ему просто надоело возиться с органом. Ничего другого не оставалось, как примириться с тем, что педали органа при первых двадцати — тридцати нажимах производят страшный шум, и посему «органным мальчикам» надлежит приходить заблаговременно.

«А как выглядел водяной орган — гидравлос?» — задумывается Клинк и тут же решает в дни, оставшиеся до рождественских каникул, все же рассказать в школе об органах, об игре на них, об органах старых и новых.

Он еще раз потирает руки, затем, повернувшись вместе со стулом, смотрит с хоров на головы прихожан. Вот перешагнул порог долговязый Кочерга, держа молитвенник в чуть согнутой руке. И сразу же за ним — Боцман, Стина и Евгений с Фридой.

«Смотри-ка, — удивляется Клинк. — Штрезов в церкви, с чего бы это вдруг?»

«Смотри-ка, — удивляется и пастор Винкельман, стоя в ризнице и одним глазом высматривая через щель барона. — Штрезов? Вот уж кого не ожидал. Ну и ну!»

Чуть ли не каждый в церкви подумал что-нибудь о Боцмане. А тот стоит у скамьи, зажав в руке шапку. Вильгельм Штрезов знает, как держать себя в таких случаях: он потупил голову. Вниз смотрит и Стина, стоящая рядом с ним. «Молится она, что ли?» — думает Боцман. И он тоже начинает, невнятно бормоча, шевелить губами. Но Боцман не читает молитву, он медленно считает до пятнадцати. Это равно по продолжительности молитве «Отче наш», как еще от отцов известно каждому рыбаку. И вообще все это балаган, этак вот стоять здесь, опустив голову, да еще когда все на тебя пялят глаза…

Холодно в церкви. Клубы пара вырываются с дыханием из открытых ртов. Слышно покашливание и скрип органных педалей, который постепенно становится тише. Иногда раздается громкий кашель, не смолкает приглушенный разговор.

— Ну, мой-то малый там наверху не замерзнет, — говорит мать Вильгельма Крузе своей соседке, кивая на хоры.

— Ах, он сегодня топчет педали?

Фрау Крузе подтверждает и рассказывает, что ее муж опять бранился.

— Он как бешеный, когда нашему парню очередь подходит.

Стина сидит тихо на жесткой, неудобной скамье. Медленно повернув голову, она замечает среди прихожан из Ханнендорфа Эмиля Хагедорна. Он шепчется с Ханной Роккельт, господской горничной. Стина ощущает легкий укол ревности. Ханна Роккельт ей не нравится.