Дурная примета

Сон теперь почти забыт, но хорошее пробуждение дает себя знать, и осталось радостное чувство, звонкое чувство радости. Каждый в доме замечает необычное настроение Стины, а раньше всех Евгений и Фрида. Первой, конечно, Фрида, — ей Стина теперь за родную мать. Во время завтрака заметил и Боцман; даже Берта забывает свое предубеждение против Стины, слыша этот щебет, и журчанье, и звонкий напев.

— Слышь-ка, Стинок, — спрашивает Вильгельм Штрезов, — ты чегой-то расходилась?

— Да ведь четвертый адвент, Боцман! Скоро рождество.

Он недоуменно качает головой, но теперь и его самого наполняет радостное чувство. Он не знает, откуда оно, да и не спрашивает об этом. Радость исходит от Стины. Радость заразительна.

Евгений и Фрида сидят в горнице за столом вместе с отцом и со Стиной. Стина запевает:

Тихо падает снежок…

Боцман сидит, смотрит на ее пухлые красные губы, переводит взгляд на Берту, которая, выпрямившись, сидит в постели, и вдруг происходит то, чего давно не случалось: Боцман улыбается Берте. От неожиданности она смущена, ей не верится — но нет, в самом деле он улыбается, улыбается, как прежде, с выражением немного насмешливого превосходства, но дружелюбно, как всегда улыбался. Берта не знает, куда девать ей взгляд, смотреть на одеяло, на свои руки, — нет, снова смотреть Боцману прямо в глаза и улыбаться в ответ! И она улыбается, сначала с усилием и надломом, а потом легко и свободно, как в былые времена. А песня кончается:

Радуйся, грядет Христос…

Фрида просит:

— Еще, Стина, еще спой немножко.

Стина смеется и поет, поет. Зимние песни — хорошо их слушать, когда в печи потрескивают дрова.

— Папа, можно мне еще кусочек? — спрашивает Евгений.

Боцман смотрит на сына внимательно и на какое-то мгновение даже строго. Он чувствует, что мальчик хочет воспользоваться «благоприятной погодой».

— Вообще-то говоря, ты уже съел свои два куска… Ну да ладно, ради воскресенья…

— И мне тоже, папа! — говорит Фрида.

Боцман с серьезным выражением лица отрезает каждому по ломтю хлеба.

— На будущий год, — говорит он, — на будущий год у нас хлеба будет вдоволь!

Убирая посуду, Стина продолжает петь, она продолжает петь и на кухне. Дети присаживаются на постель Берты. Боцман идет на кухню. Берта снова становится недоверчивой. «Не может посидеть спокойно, сразу нужно ему бежать на кухню…»

Евгений и Фрида вслед за Стиной повторяют все песни. Своими слабыми голосками они поют, надо сказать, немного пискливо, но не сбиваются и не фальшивят.

Берта слышит, как Боцман смеется на кухне, и забывает обо всем хорошем, что было несколько минут назад. В ней опять одна усталость и ожесточение. Входя в комнату, Боцман продолжает смеяться.

— Сегодня она совсем спятила, — говорит он, подавая Берте чай. — Хочет сегодня пойти в церковь. На рождество, говорит, ей всегда как-то грустно в церкви, а сегодня вот пойду да пойду, скажи какая набожная вдруг стала! — Боцман опять смеется громко и весело. — Ну да это еще ладно, так она чего придумала, нас зовет с ребятами пойти с ней тоже.

Когда Боцман смеется, на его лице отчетливо видна каждая из бесчисленных морщинок. Можно подумать, что все они приобретены смехом. И Берта смеется вместе с ним.

«Он ведь зачем пошел на кухню — просто хотел принести мне чаю», — думает она.

— Ну, а почему же, Вильгельм, и сходил бы раз в церковь с детьми и со Стиной, — говорит Берта. — Если ей так хочется, почему бы вам и не сходить?

Все еще смеясь, Боцман мотает головой.

— Ведь чего придумает!..

Фрида начинает упрашивать тоненьким голоском, Евгений выжидательно и с надеждой смотрит на отца.

— Да я уж сколько лет не был в церкви, и чего я туда пойду — слушать, как пастор наврет с три короба? Не-ет, Берта, из этого ничего не выйдет.

Тогда Берта, прихлебывая чай, говорит:

— Ну, оно и верно, а то в деревне теперь и так разговоров не оберешься.

Деревня есть деревня.

— А мне что, пусть болтают! — говорит Боцман. — Неужто стану их слушать… Захочу и пойду в церковь, кто мне запретит?

И Евгений высказывает свое мнение:

— Верно, папа, давай сходим, пусть они все позлятся.

Так принимается решение. Боцман, задумавшись, машинально гладит мальчика по голове. Стина поет на кухне, ее пение слышно в комнате, и Боцман посмеивается про себя. Подходит время, и все четверо в самом деле отправляются в церковь.

В церкви Вильгельм Штрезов не был с тех пор, как крестили Фриду. Но сегодня он пойдет. Он даже берет санки, дети сядут на них, а Боцман со Стиной потянут — праздник так праздник, давно его не было. Для всех праздник, даже для Берты. Потому что Боцман, прежде чем тронуться в путь, вернулся в дом за рукавицами. Стина и дети на дворе бросались снежками.

— Мне даже самой захотелось пойти с вами, — призналась Берта.

А он подошел к постели и сказал:

— Лучше уж погоди, Берта. Скоро ты поправишься, встанешь на ноги и вот посмотришь, все у нас пойдет на лад. Все наладится, Берта. Вот посмотришь…

*