Дурная примета

Правильно, Боцман, все законно, и для тебя Стина в доме — просто божья благодать. Да, о Стине можно раздумывать долго, и в голову приходят все хорошие мысли. Берта начинает поправляться, ей уже заметно лучше. Целебный чай пошел впрок. Но слишком давно уже болеет Берта, и выглядит она все так же плохо. Другой раз кажется, что у нее лицо старухи, и смотрит она на все недовольными глазами. А ведь когда-то Берта была такой же юной, как Стина, такой же крепкой, бойкой и проворной. Да, Стина — она умеет слушать. Берта этого никогда не умела. Как-то забываешь, что ей так мало лет. Всего шестнадцать — никогда не подумаешь! Прямо не верится. Иногда на кухне, у плиты, она напевает наши деревенские песни: «Это ты, мой разлюбезный…» Или «Иоган, мой петушочек…» Звонко, звонко раздается ее голос. Как тут не зайти на кухню, не поглядеть на певунью, а то и подтянуть куплет-другой. Приподнимешь крышку, заглянешь в кастрюлю, и если получишь по рукам, то это только приятно. Раньше такого не бывало? Нет, было, было когда-то так и у нас с Бертой, но только давным-давно. Теперь, когда не ходишь ни к Мартину Бишу, ни к приятелям — их не осталось ни одного, — теперь единственная отрада посидеть вечерком у Стины на кухне. А Берта лежит одна в комнате и смотрит в потолок. Когда Боцман возвращается, она закрывает глаза и делает вид, будто спит. Боцман размышляет: спит она или не спит? Так или иначе, он потихоньку гасит коптилку и осторожно ложится на соломенный тюфяк у печи, потому что с больной женой ложиться нельзя. Но иногда, после доброго часа, проведенного у Стины, можно немного задержать взгляд на жене, на уснувшей Берте. Чтобы подойти и тихонько погладить ее по щеке, такого, конечно, не бывает. Но поглядеть на жену с минуту и сочувственно наморщить лоб — это можно. Уже и это много значит. А большего ожидать не следует: не принято, и все тут.

Вчера, спустя немалое время после того, как Боцман улегся, Берта спросила:

— А почему Стина не сидит здесь с нами в комнате, если она не ложится спать? Это что же, секреты у вас какие, что она целый час с тобой на кухне сидит? А тебе, Вильгельм, видно, это нравится. Неужто здесь нельзя поговорить? Глядишь, и я бы послушала…

Боцман лежал на своем тюфяке, он не спал, и спать ему не хотелось. Однако он медлил с ответом. Долго медлил, слишком долго. Ну что на это скажешь? Все это не так легко. Может, совсем ничего не говорить, просто промолчать, ведь Берта не знает, спал ты или нет, когда она спросила. Пожалуй, так будет лучше всего — не отвечать. Здесь тепло, на тюфяке у печки. Боцман засыпает, а Берта еще долго не спит, ждет ответа.

Она еще долго размышляет. Стина со всеми одинакова, это так, она может быть то приветливой и уважительной, то озорной и насмешливой. Она кипятит для Берты целебный настой, подает его, по утрам приносит воду для умывания и готовит еду. Если в кастрюлю попадется хороший кусок, он непременно угодит на тарелку Берты, все это как следует быть. И все-таки нет у нее со Стиной по-настоящему добрых отношений, таких, как она их представляла себе вначале. Разве можно закрывать глаза на такие вещи: Стина забрала в свои руки все дела, как будто Берта уж и не хозяйка в доме; и с Евгением у них нелады. Что ни вечер, она целый час просиживает с Боцманом на кухне. Перед тем как уйти, она подходит к Берте, наклоняется над ней, заложив руки между колен, как обычно делают взрослые, наклоняясь к детям, — неуклюжа и неестественна эта поза… Наклонится и спрашивает: «Не желаете ли еще чего-нибудь, фрау Штрезова? Я хотела бы теперь пойти спать». Берта отрицательно покачает головой, Стина пожелает спокойной ночи и уходит на кухню. Боцман сразу встает и выходит следом за ней. До Берты доносятся через стенку приглушенные звуки разговора. Весь вечер Боцман и Стина разговаривали, Берте лишь изредка удавалось вставить словечко, — но, видно, не наговорились…

Так проходят дни.

*

Не может Евгений забыть слова, пойманные на лету, те слова, что произнес барон фон Ханнендорф в беседе с пономарем Клинком. Господа не подозревали, что кто-то, притаившись за дверью классной комнаты, невольно подслушивает их разговор. Но Евгений Штрезов слышал слова, сказанные бароном пономарю Клинку, он их запомнил, и придет время, когда он расскажет их другим.

— Если они не будут бояться бога, где же я найду себе батраков?

Для многих эти слова были бы пустым звуком, многие из класса тотчас позабыли бы о них. Но у Евгения есть врожденная неприязнь к господам, сочетающаяся с острым любопытством ко всему, что связано с ними. О чем они разговаривают, чем занимаются, как живут.