Дурная примета

— Тебе-то откуда это знать, Кочерга, ведь ты холостяк.

— Это здесь совсем ни при чем. Во всяком случае, Берте пришлось даже вызывать доктора. Говорите что угодно, но Линка Таммерт повстречалась нам не зря. Это было предостережение. Я ему последовал и правильно сделал.

— А Берте все-таки пришлось посылать за доктором, — говорит Ханнинг.

— Так не я ведь на ней женат, — говорит Кочерга.

— Это ей повезло, — смеется Боцман.

— Что значит повезло? — возмущается Кочерга и снова бросает плести сеть.

— Ты слишком много болтаешь. Тебе от Берты каждый день доставалось бы сковородкой, а не со сковородки. Она терпеть не может болтунов.

Кочерга не отвечает. Он размышляет про себя насчет «чужачки». «Боцман у нее под башмаком, со мной бы ей это не прошло».

Ханнинг обращается к Боцману:

— А как сейчас дела у Берты? Не полегчало ей?

— Нет. Все жар у нее, и на двор ходить не может. И молоко у ней пропало. Первые несколько дней кормила, а теперь все. Ты бы заглянул еще как-нибудь к нам, Ханнинг, и Густа тоже. Берта была бы рада.

Ханнинг не отвечает. «А потом она опять нас вытурит», — думает он. Боцман угадывает мысли брата. «Она совсем не хотела никого обидеть. Просто она тогда сильно разозлилась, что я собрался «крестить» мальчишку». Но Вильгельм Штрезов скорей бы откусил себе язык, чем высказал бы это вслух.

— Как же вы управляетесь? Кто вам стряпает?

— Мне приходится, кому же еще. Варево-то какое: картошка в мундире да похлебка. А что же будешь делать…

— Можешь обедать у нас, Густе не трудно сготовить и на тебя заодно.

Боцман отрицательно качает головой.

— Чего зря толковать, Ханнинг. Берту с ребятами тоже накормить надо…

Ханнинг опять отвечает не сразу:

— А что даете малышке?

— Мучную болтушку, — говорит Боцман. — Ну и чуток молока у Берты все же набирается.

«Густа, конечно, во многом могла бы помочь. Но Берта ее недолюбливает, а кому охота быть выставленным за дверь. Как можно требовать от Густы, чтобы она к ней ходила? Я и сам не хочу. Боцман тут ни при чем, все дело в том, что Берта не здешняя. Никак она не может прижиться у нас. Нет, уж лучше оставить ее в покое, пусть живет как знает. Наше, дело сторона». Для Ханнинга, упрямца Ханнинга Штрездва, этим вопрос исчерпывается. Когда верх берет упрямец, другая половина Ханнингова существа лишается права голоса. В таких случаях всю добросердечность Ханнинга как ветром сдувает.

За час до обеда Боцман поднимается.

— Ты уже кончил? — спрашивает Кочерга и смотрит искоса.

— Это мое дело, — отрезает Боцман.

— Ну, не-ет, так не пойдет. Раз ты уходишь, то и мы тоже можем уйти, или прикажешь нам за тебя работать?

Вильгельм Штрезов стоит уже в дверях. Он круто оборачивается. Морщина у него на переносице углубляется.

— Ты отлично знаешь, Кочерга, что я плету сеть втрое быстрей тебя. Если бы я каждый раз ждал, покуда ты свое кончишь, я бы уже год потерял над тобой стоя. Бывайте здоровы! — С этими словами он открывает дверь.

— Стой, — говорит Кочерга;—Ты вроде как считаешь, что можешь делать все, что хочешь? В конце концов я хозяин лодки и вообще не обязан плести сети. Заметь себе это.

Боцман делает шаг к Кочерге и спрашивает тихо:

— Так-так, ты вообще, стало быть, не обязан плести сети? Это уж совсем новая мода. А чем ты собираешься ловить? Кто же, по-твоему, должен плести сети?

Кочерга смотрит на Боцмана сверху вниз и говорит:

— Вы! Кто же еще?

Ему немного не по себе. Боцман прав, это действительно было бы новой модой. До сих пор было принято за пользование лодкой, сетями и прочим отдавать владельцу несколько большую часть улова, но во всем остальном никакого различия не делалось.

— Та-ак, значит, мы? — переспрашивает Боцман. — А ты желаешь быть за барина? Шкура ты, Кочерга, вот ты кто.

— Да будет вам, — вмешивается Ханнинг. — Никак не можете, чтобы не сцепиться.

Боцман поворачивается к брату. Как всегда, когда он возбужден, в его движениях чувствуется какое-то внутреннее напряжение, вот-вот прорвется.

— Если ты больше ничего не придумал, Ханнинг, тогда лучше попридержи язык. Или тебе, может быть, нравится, что эта дубина желает разыгрывать здесь барина?

— Нет, мне это тоже не нравится. Но не слушай ты его брехню. Он ведь немного с придурью, это же всем известно.

— Что-о? Я с придурью? Брехня? Да если мне вздумается, я вышвырну вас обоих из лодки. Так и знайте.

Теперь и Ханнинг бросает крючок и нить.

— Ты не залетай слишком высоко, Кочерга, а то шею сломаешь. Мы ведь тоже можем посадить тебя на мель, в самую-то путину. Посмотрим еще, как ты без нас обойдешься.

Братья глядят на Кочергу. Широкий холодный солнечный луч падает через окно на деревянные башмаки рыбаков, на их штаны, одинаково обтрепанные у всех троих.

— Ну что ж, попробуем, — говорит Кочерга. — Не знаю, с какой это стати мне терпеть ваше хамство. Угреловы тоже не сами плетут себе сети.

Братья переглядываются. Сначала усмехается Ханнинг, потом Боцман громко хохочет прямо в лицо Кочерге. В самом деле, разве не курам на смех все то, что нагородил здесь Кочерга?