Дурак ты, Сидоров

— Успокойся. Насколько я знаю, близнецов не ожидается. И вообще надеюсь, что будет девочка.

— Не, мам, лучше мальчик, — немедленно возразил я.

— Почему? — снова изумилась она.

— Ну, его хоть чему-нибудь научить можно, опыт там личный передать. И игрушки мои остались. А девочке зачем оружие и машинки? Значит, придется все новое покупать. Экономически невыгодно.

— Это уже от меня не зависит, — звонко расхохоталась мать.

И мне почему-то тоже стало смешно.

Потом пришел врач. Он всего меня обсмотрел, простукал, проверил по методу Фолля и говорит:

— Это у него приступ мигрени. Предупреждал ведь вас. Режим дня. Питание. И никаких стрессов. Побольше гулять на воздухе. Зарядочку без особых нагрузок. Закаливание. Ну, что за люди! Ведь все вроде расписал вам на бумажке по пунктам.

— Да мы все делаем, — заверила мать. — А вот от стрессов... Ну, как убережешься. Тимка сам их себе придумал. Сперва решил, будто мы разводимся, а потом — что он умирает.

— Этот умирает? — указал на меня пальцем доктор и вдруг принялся истерически хохотать. — Ну и мнительная молодежь пошла.

У меня окончательно отлегло от сердца. Когда врут, так ржать не могут.

Врача накормили и отпустили. Потом мы с матерью долго еще разводили ля-ля на разные темы. И, по-моему, нам еще ни разу в жизни не удавалось так откровенно поговорить. К приходу отца с работы я уже был в полном порядке и даже отправился к себе в комнату делать уроки. Тем более, завтра физика. И так как, оказывается, я не умираю, Ника наверняка меня спросит. А пересдавать ему эту лабуду снова мне неохота. Я лучше в свободное время поброжу и пофотографирую. Кстати, надо у предков деньги поклянчить. Пленка у меня почти на исходе, а от бандитских пятидесяти баксов, как я уже говорил, остался шиш с маслом.

Я попробовал сосредоточиться на физике. Но она у меня не пошла. Я вдруг поймал себя на том, что смотрю в учебник, но вижу фигу. Ибо вспоминаю, как пришлось психовать последние дни. А главное, чего я психовал на совершенно пустом месте? Наверное все-таки правильно говорит Адаскина: «Дурак ты, Сидоров».