Дурак ты, Сидоров

Мужик уже до нас добежал. У него и так морда из тех, которые, как говорится, лучше ночью не встречать, а то испугаешься, а он еще злобную рожу состроил и как заорет:

— Нельзя снимать, и все! А почему — не ваше дело!

И ручищи ко мне свои тянет:

— Гони пленку, хорек!

Но я-то не пальма в тундре, чтобы камеру ему отдавать. В общем, я аппарат за пазуху, из кармана достаю железный свисток и как в него дуну! Мужика в сторону снесло. Я ему:

— Вали отсюда, дядя. Не имеешь права камеру требовать. Это моя частная собственность, а она у нас Конституцией охраняется.

— Нужна мне твоя камера, — прошипел мужик. — Ты пленку гони.

А сам башкой своей бритой крутит, по сторонам оглядывается. Я понимаю: «Свисток мой сработал».

— Пленку тем более не отдам тебе, дядя. Она не частная, а общественная. Принадлежит нашей школе. А я, между прочим, ее официальный фотокорреспондент.

Тут Круглый вышел из ступора и добавляет:

— А у нашей школы, между прочим, все руководство Московской мэрии в спонсорах.

Услыхав такое, мужик исторг стон раненого бегемота. И уже куда спокойнее прежнего спрашивает:

— Ладно, уговорили. Сколько я должен за пленку?

И вытаскивает из кармана толстенную пачку денег. Я отвечаю:

— Пленка-то не особенно дорогая. Но снимки на ней уникальные.

Мужик почесал свой бритый затылок и предлагает:

— Называй свою цену, парень.

Тут я и думаю: «Чего ж я такого мог наснимать, что ему позарез моя пленка понадобилась? Неужто деревья в инее настолько в цене подскочили?» Я посмотрел на Агату с Климентием. Вижу: они тоже порядком прибалдели. А мужик от нетерпения переминается с ноги на ногу.

— Чего, парень, молчишь?

— Надо подумать, — объясняю, а сам украдкой по сторонам смотрю. Пытаюсь понять, по какой причине этого мужика так колбасит. Но в переулке полная тишь, гладь, да божья благодать. Только с той стороны, откуда он к нам принесся, грузовичок небольшой стоит.

Вот оно, в чем дело! И, естественно, отдавать пленку мне уже ни за какие деньги не хочется. Но тут передо мной во весь рост встает другой серьезный вопрос: что этот мужик со мной сделает, если я откажусь? Ведь он такой спокойный именно потому, что пока надеется. А как надеяться перестанет...

В общем, я строю морду кирпичом и объявляю:

— С тебя пятьдесят баксов, дядя.

— Ну ты, промокашка, загнул, — скривился мужик.

— Дело ваше, хозяин — барин, — продолжил я в прежнем тоне.

— Двадцать пять, — объявляет мужик.

По-моему, и это слишком много. Но я набираюсь наглости и говорю:

— Твое дело, дядя. Только учти: сейчас пятьдесят, а через три минуты станет семьдесят.

Сказал, а самому страшно. Сейчас он мне шею свернет, как цыпленку. Но у него нервы крепкие оказались. Лишь глаза налились кровью. И еще он что-то пробормотал себе под нос. А потом отчетливо сказал:

— Черт с тобой. Времени нет.

И сует мне купюру в пятьдесят баксов.

— Ладно, дядя, сейчас. Только не мешайте. Я сам.

И отхожу чуть в сторону. Пленку сматываю, вытаскиваю, кладу в колбочку и протягиваю ему:

— Вот. Возьмите.

Тут колбочка у меня из пальцев выскальзывает — и в сугроб. Мужик взорвался:

— Ты чего, щенок, издеваешься?

— Сейчас, сейчас, не волнуйтесь, — я принялся рыться в сугробе. — Найду.

А сам незаметненько чистую пленку из кармана вытаскиваю:

— А ты, дядя, боялся.

И чистую пленку ему протягиваю, а ту, отснятую, за пятьдесят баксов, украдкой в карман убираю.

Мужик вырвал у меня колбочку, извлек оттуда пленку и тут же на наших глазах, вытянув из кассеты, засветил.

— А теперь валите отсюда, — рыкнул он. — И чтобы больше мне на глаза не попадались.

— Уходим, уходим, — заверил я.

Мы медленно двинулись прочь, но не прошли ста метров, как увидали Зойку, бегущую нам навстречу.

— Куда? Просила ведь подождать! — обиженно воскликнула она.

— Нас прогнали, — объяснила Агата. — И отобрали пленку.

— Не просто отобрали, а выкупили, — уточнил Клим.

— Пленку? — ахнула Зойка. — Со мной? И ты отдал?

Ее голубые глаза с укором уставились на меня. Я про себя подумал: «Даже если бы и пришлось отдать, то жалко было бы совсем не снимок Адаскиной».

Однако вслух произнес совсем другое:

— За пятьдесят баксов можно и отдать.

— За пятьдесят баксов? — захлебывалась от возмущения Адаскина. — Меркантильный ты человек! — И тут же безо всякого перехода, но совсем другим тоном добавила: — Слушай, Тимурчик, кому это она за такие деньги потребовалась?

Я решил над ней поиздеваться и, украдкою подмигнув Агате и Круглому, произнес:

— Да мужик тут какой-то заметил, что я тебя, Зойка, снимаю. Только ты ушла, он к нам подпилил и ну канючить: «Продай пленку. Я мечтаю иметь фотографию этой девушки».

Круглый не удержался и фыркнул. Агата тоже улыбнулась.

— Ну, хватит мозги мне пудрить, — возмутилась Зойка.

— Нужно мне твои мозги пудрить, — и продемонстрировал ей пятьдесят долларов.

Зойка потрясенно уставилась на купюру. Затем, немного придя в себя, поинтересовалась:

— И где тот мужик?

Мне неожиданно оказалось легко ей объяснить. Именно в этот момент мужик пронесся мимо нас в маленьком грузовичке, который я заметил в переулке.

— Вот он, поклонник твой, Адаскина, — сказал я.