Дунай

Памятная доска на здании ратуши напоминает о том, что в Ульме Кеплер опубликовал «Рудольфинские таблицы», а также изобрел принятые в городе меры веса[23]; на рыночной площади, где некогда торговали скотом, висит другая табличка, беззастенчиво прославляющая победы немцев в 1870 году и основание Вильгельмом II Второго рейха: «Auch auf dem Markt der Säue / wohnt echte seutsche Treue» («Даже на рынке свиней / царит истинно немецкая преданность»).

11. Архивариус оскорблений

Сама рифма между «свиньями» («Säue») и «преданностью» («Treue») невольно оборачивается злой карикатурой на то, во что через несколько лет выльется пошлость богатого и могущественного Второго рейха. Зато совсем иным настроением веет от изображения Вайсенбурга, то есть Белграда, нарисованного в 1717 году на стене прелестного Дома рыбаков на одноименной площади. Художник, мастер цеха Иоганн Маттеус Шайффеле, решил увековечить военные корабли, отплывавшие из Ульма и спускавшиеся вниз по Дунаю, чтобы сразиться с турками; взятый и потерянный Белград был стратегическим узлом той войны. Из Ульма на лодчонках, прозванных «короба из Ульма», отплывали и немецкие колонизаторы, заселявшие Банат, Donauschwaben, — Придунайскую Швабию; на протяжении двух столетий, от Марии Терезии до Второй мировой войны, швабы оставили неизгладимый след в облике дунайской цивилизации — сегодня этот след стерт. Мое путешествие по реке — прежде всего путешествие в Банат, по следам экспансии, оставшейся в прошлом и превратившейся (после окончания Второй мировой войны и до наших дней) в свою противоположность, в отступление, в исход немцев из Юго-Восточной Европы.

В Ульме на площади возвышается собор с самой высокой в мире башней, его удивительно пестрый облик обусловлен тем, что строительство растянулось на века: начато оно было в 1377 году, а закончено, если не считать дальнейшей реставрации, в 1890 году. В соборе есть что-то фальшивое, что-то грубое, нередко отличающее рекордсменов и тех, кто занимает первые места. Нос Маддалены, растерянно глядящей вверх на колокольню, стараясь убедить саму себя в том, что в ней все как надо, бесстрашно очерчивает в воздухе трепетную, тонкую линию, отчего благочестивая громада собора кажется еще более массивной и непроницаемой.

Среди многочисленных путеводителей по собору выделяется тщательно составленный, дотошный труд Фердинанда Трена, описывающего и поясняющего каждую деталь, от украшения колонн до выручки от продажи штанов, которые пожертвовал на сооружение храма благочестивый мельник Ваммес (шесть шиллингов и два цента). Трен — не только автор путеводителя, но и тяготеющий к готике архитектор, упорно веривший в «закон арок», который он якобы открыл и из-за которого чуть было не разрушил весь собор. На обложке ученого сочинения («Собор Ульма, его точное описание», 1857 г.) типограф по рассеянности, словно повинуясь необходимости, определившей судьбу Фердинанда Трена, забыл указать имя автора, и сотрудник Венской национальной библиотеки приписал его карандашом — по крайней мере, на экземпляре, сохранившемся в Галерее Альбертина.

Подобная забывчивость — одна из многих обид, которые довелось вынести архитектору Трену, реставрировавшему собор в прошлом веке, подверженному ипохондрии специалисту по унижениям, что доказывает скрупулезно составленный «Перечень перенесенных оскорблений», который Трен вел на протяжении многих лет и который нынче хранится в укромном уголке собора, неизданный и никому не известный. Непробиваемая мишень всяческих издевательств, упрямо накликивавший беду, Трен с горьким самолюбованием подчеркивает, что вся человеческая жизнь — череда оскорблений и обид, что нам не остается ничего иного, как вести строгий перечень притеснений с ее стороны. Если настоящая литература рождается из стремления понять безграничную тяготу жизни, Трен — настоящий писатель. Литература — бухгалтерский учет, приходно-расходная книга, неизбежно дефицитный бюджет. Впрочем, упорядоченность записей, их протокольная точность и полнота доставляют удовольствие, уравновешивающее отвратительность того, о чем гласит запись. Когда Сартр говорит, что для него завершение полового акта по сравнению с предварительными и промежуточными ласками является чем-то посредственным, чувствуется, что он с удовлетворением констатирует неудовлетворительность финального удовольствия.