Дунай

Мадьярская литература представляет собой толстую антологию рассказов о подобных ранах, об ощущении покинутости и одиночества, из-за которого венграм кажется, как сказано в одном из стихотворений Аттилы Йожефа, будто они «сидят на краю вселенной». Ласло Немет, глава школы близких народу писателей, говорил о «непрекращающейся агонии» венгерской литературы. В Венгрии после Мохачской битвы и до революции 1956 года постоянно, словно припев, звучит один и тот же вопрос: неужели нам суждено всегда терпеть поражение? Когда же наконец победят венгры? Этот вопрос студенты задают преподавателям истории, когда те рассказывают о подавленном Габсбургами восстании Ракоци, этот вопрос задается в официальной партийной газете, этот риторический вопрос задавал Тибор Дери и даже Кадар, полагавший, что поражения остались в прошлом и сегодня судьба венгров переменилась.

Национальной иллюзии, которую культивировали Йокаи и многие другие писатели, противостоят горькое разочарование, звучащие из тьмы голоса. Не факт, что обвинять и жалеть себя лучше, чем заниматься самопрославлением; Венгрия, зажатая между немецким, славянским и латинским мирами, не раз подвергалась угрозе, но никогда не попадала полностью под влияние соседей. Несмотря на турецкое завоевание и поражение многих революций, Венгрия также была страной завоевателей, победившей славянские народы и румын. Не забытая провинция всемирной истории, а нация, писавшая эту историю.

Так что нет ничего противозаконного в частичной реабилитации колоритного оптимизма Йокаи. Впрочем, в опубликованном в 1872 году романе «Золотой человек» Йокаи ощущается печаль, непохожая на привычную, фольклорную грусть Пусты: маленький, никому не известный, спрятанный от всего мира островок на Дунае становится не-местом, в котором Михай Тимар, разбогатевший лодочник, разочарованный трудным восхождением по социальной лестнице и вовсе не радующийся тому, что он наконец-то стал буржуа, обретает убежище и счастье. В этом романе Йокаи описал короткие приключения дунайского Робинзона, историю человека, который заново выстраивает раздавленную обществом жизнь и который в отличие от настоящего Робинзона отнюдь не мечтает вернуться к людям. Его остров превращается в рай, Эдем, Отахейте[88], атолл в южных морях, хотя оберегает эту печально обретенную невинность не океан, а всего лишь рукав Дуная.

На одном доме в Коморне есть и другая памятная доска с надписью на двух языках, сообщающей, что здесь родился Франц Легар, мастер возведенной в квадрат иллюзии, сочинитель музыки для массового потребления, в которой ностальгия по вальсам Штрауса, несмотря на подкупающее мастерство, оборачивается откровенной пошлостью. Иллюзионизм оперетты, сводящей жизнь к реплике «Официант, шампанского!», не пытается скрыть, что все это — умелое притворство, маска, имитация веселья. Ловкий галантный и сентиментальный цинизм — словно декорация из папье-маше, которая, ни на что не претендуя, заставляет зрителя забыть о серьезности жизни.

7. Бюст императрицы под лестницей

Эстергом. Геца, князь венгров, пришедших столетием раньше под предводительством Арпада из русских степей, в 973 году обосновался здесь со своим двором, здесь родился его сын Стефан (Иштван) Святой, первый король Венгрии. С первым королем-христианином, распространившим христианство и одолевшим язычников-печенегов, закончилась власть шаманов и степных богов-кочевников; сегодня в городе находится официальная резиденция примаса Венгрии. От возвышающегося над Дунаем огромного неоклассического собора веет холодной мертвой монументальностью кенотафа, ледяной властью и даже земным всевластьем.

В Эстергоме много сражались, город пережил монгольские нашествия, его осаждали и завоевывали турки. В битве против османцев здесь в 1594 году погиб Балинт Балашши, один из первых в истории венгерских поэтов. Его музей не работает, девушке, которая открыла нам дверь, ничего не известно, передняя завалена строительным мусором. В атриуме, под лестницей, к стене прислонен всеми забытый бюст Сисси, императрицы, искренне любившей Венгрию. Улыбка на лице, высеченном рукой рядового скульптора, кажется неземной — впрочем, это ничуть не противоречит образу невероятной императрицы, ее мечте превратиться в чайку. Всемирная история тоже складывается из переездов, зачастую не доведенных до конца, из брошенных на полдороге вещей. Скипетры, короны, мантии попадают в конце концов к старьевщику; при ликвидации габсбургской империи Сисси по чьей-то оплошности оказалась здесь, под лестницей. Вероятно, чтобы избежать разочарования от похода в очередной закрытый, разоренный музей, Кочиш решает не водить нас в музей своего любимого Михая Бабича.

8. Трактирщики из Ваца