Духи рваной земли

– Bueno. – Он собрал банкноты и все остальное, уложил в чемоданчик, достал баночку, наполовину заполненную янтарного цвета жидкостью, и отвернул крышку. – Bueno. – В ответ на какие-то мысли на лице коротышки проступило скорбное выражение.

– Где же располагается заведение, в котором они работают? – поинтересовался Натаниэль.

Метис опустил грязную монету в янтарный раствор, и она звякнула, упав на донышко чистой и блестящей.

– Приходите сюда завтра вечером, в девять, и поищите алый дилижанс. За пятьдесят песо он доставит вас, куда следует… в заведение Гриса.

Еще одна грязная монета упала в раствор и перевернулась в нем.

– Gracias, amigo. – Слово «друг» уже не пришлось, похоже, по душе низкорослому джентльмену. – Это заведение Гриса, где оно?

– За горами.

– У него есть название? – спросил Натаниэль, отгоняя мрачное предчувствие.

Хуан Бонито хмуро ухмыльнулся.

– «Catacumbas».

Испанское слово, означающее «катакомбы», прозвучало так, что у Натаниэля похолодело в груди.

Часть II. «Catacumbas»

Глава 1. Портрет Гриса

Лучи рассветного солнца проскользнули мимо серых облаков, будто вылепленных из глины грубыми руками, ворвались в панорамное окно горделивого особняка, сложенного из камней трех ацтекских храмов, и раскроили на светлую и темную половины портрет сидящего мужчины. Солнечный круг уменьшился до размеров сияющей булавочной головки в единственном глазу. Одноглазого звали Грис.

– Eres muy guapo[69], – похвалил Карло, стоявший за своим мольбертом напротив испанца.

Грис предложил воздержаться от легкомысленных комментариев, и художник, послушно кивнув, сосредоточился на портрете, над которым работал каждое утро в течение последних пяти дней. Некоторые из тех, кого ему доводилось писать, любили поговорить, другие предпочитали читать книгу или слушать музыку (на фонографе или в исполнении струнного квартета), но Грис просто смотрел перед собой и молча размышлял о чем-то своем. В отличие от многих, испанец попросил изобразить его предельно точно. Изрезанная шрамами шея, белизна волос, полные женственные губы, длинные ресницы, узкий нос, нависшее правое веко – все подлежало точнейшему перенесению на холст. Своеобразную красоту следовало воспроизвести без малейших изменений.

Два часа прошли в полном молчании. Затем испанец посмотрел на карманные часы.

Карло сообщил заказчику, что портрет почти готов, осталось лишь доработать стены комнаты и детали натюрморта.

Грис сказал, что ничего не имеет против.

– Bueno.

Художник спросил, следует ли изображать кружащих над гниющим натюрмортом мух.

Грис ответил, что его задача – полное соответствие действительности.

От миазмов частично защищал пропитанный виски платок, которым Карло прикрыл нижнюю половину лица (словно бандит), но за прошедшие дни вонь окрепла и теперь проходила любой фильтр.

Запахи разложения, казалось, не беспокоили Гриса, рассевшегося непринужденно в кожаном кресле. Каблуки его высоких сапог покоились на подставке, которой служила голова с искаженным муками лицом.

Из вспоротого крест-накрест вздувшегося живота трупа изливалось черное масло, украшенное кровавыми чешуйками и желтоватыми комочками застывшего жира. В этой жидкости прятались многочисленные серые скорпионы, три из которых еще шевелились.

Зачем понадобилось наполнять тело маслом и скорпионами, Карло не знал и знать не хотел. Натура есть натура, а его дело – изобразить ее в лучшем виде. Понаблюдав за новорожденными мухами, он соединил капли синей, желтой и зеленой краски с ложечкой обсидиановой[70], трижды перемешал и добавил чуточку льняного масла. Взяв получившуюся переливчатую черную смесь, художник нарисовал мушку на искусанном языке человека, навлекшего на себя гнев испанца. Под полотном, этим художественным отчетом о вскрытии, в двух дюймах от нижней границы, находилась табличка с названием:

«El Decreto de Gris» («Приговор Гриса»).

Название портретируемый выбрал сам.

Глава 2. Внутренний мир мужчин

Брент оцепенел и впал в ступор. Голову наполнили странные, словно из пьяного сна, видения. Он ткнул кулаком дерево, но отрезвление не пришло.

– Черт.

Ковбой стер кусочки коры и сок с покрасневших костяшек и, подняв голову, посмотрел на Щеголя.

– Прошу прощения. – На правом плече Натаниэля пристроилось солнце, огненный эполет, выжигавший Бренту глаза. – Я подумал, что вам стоит знать, что именно сказал мистер Бонито.

– Мне и нужно было услышать все как можно точнее.

– Прошу прощения.

Ковбой отвернулся к костровой яме. Над меркнущими угольями поднимались ленивые струйки дыма. Неподалеку, завернувшись в изъеденные молью одеяла, спали отец, брат и негр. За окружавшими лагерь деревьями высились десять горных вершин, прозванных Гран-Манос[71]; где-то там томились в плену две белые шлюхи, бывшие, возможно, сестрами Брента.

– Мексиканец назвал их по имени? – Ковбой не хотел верить, что его сестры – наркоманка и одноногая пьянчуга. – Может, это какие-то другие женщины…