Драма девяносто третьего года. Часть первая

— Готовясь предстать перед Господом, я прощаю тем, кто вопреки своей совести обвинил меня в преступных замыслах. Я любил короля и умру, оставаясь верным этому чувству, но никогда не было у меня ни возможности, ни желания употребить насильственные меры против установленного недавно порядка. Мне известно, что народ громогласно требует моей смерти. Ну что ж, раз ему нужна жертва, я предпочитаю, чтобы его выбор пал на меня, нежели на какого-нибудь слабодушного невинного человека, которого предвидение незаслуженной казни повергло бы в отчаяние. Мне предстоит умереть осужденным за преступления, которые я не совершал.

Затем, поклонившись алтарю, видневшемуся в глубине церкви, он твердым шагом направился к телеге.

По прибытии на Ратушную площадь, когда осужденный оказался перед орудием казни, вид которого мог породить в нем новые мысли, его, согласно обычаю, препроводили в помещение, чтобы он сделал там последние признания.

Однако маркиз де Фаврас был не из тех людей, кому страх развязывает язык. Его письменное заявление, а лучше сказать, его предсмертное завещание, которое принял из его рук Жан Никола Катрмер, королевский советник Шатле, и которое было напечатано несколько дней спустя, являет собой образец достоинства.

После того как это заявление было продиктовано, Фаврас взял перо из рук секретаря и исправил три сделанные им орфографические ошибки.

Когда он снова появился на ступенях Ратуши, все захлопали в ладоши, как это происходило при его появлении у выхода из Шатле и у собора Парижской Богоматери.

Казалось, что такое свидетельство радости народа не сердило его и не удручало; по виду он был совершенно спокоен.

Тем не менее уже темнело, и на Гревской площади развешали осветительные плошки; их поместили даже на виселице, огненный силуэт которой вырисовывался в темноте.

Фаврас твердым шагом двинулся к лестнице; в ту минуту, когда он подошел к ней, кто-то крикнул:

— Давай, маркиз, прыгай!

Фаврас остался равнодушным к насмешке, как прежде проявил равнодушие к оскорблению, и лишь у подножия виселицы произнес, возвыся голос:

— Граждане, я умираю невиновным! Молитесь за меня Богу!

На второй ступени лестницы он остановился и таким же твердым и громким голосом повторил:

— Граждане! Прошу вас помочь мне своими молитвами… Я умираю невиновным!

Наконец, вступив на последнюю ступеньку, он в третий раз воскликнул:

— Граждане, я невиновен! Молитесь за меня Богу!

Затем, обращаясь к палачу, он промолвил:

— Исполняй свою обязанность!

Как только Фаврас произнес эти слова, палач толкнул его, и тело маркиза закачалось в воздухе.

Толпа же кричала «бис!».

Ненависть народа к аристократии была огромной, и ему было явно недостаточно, что невиновного аристократа повесили всего один раз.

Когда казнь завершилась, тело маркиза отдали сьеру Маи, барону де Кормере, и сьеру Маи де Шитне, его братьям. Однако им пришлось выдержать страшную борьбу. Народ хотел протащить по улицам тело маркиза, как он это проделал с телами Флесселя и де Лоне.

Маркиза поспешно похоронили в церкви Сен-Жан-ан-Грев, в то время как национальная гвардия сдерживала у дверей церкви толпу.

Одна из фраз в памятной записке Фавраса служит страшным обвинением против графа Прованского.

Вот эта фраза:

«Я не сомневаюсь в том, что какая-то невидимая рука присоединилась к моим обвинителям, чтобы преследовать меня. Но это не столь уж важно! Мне назвали этого человека, и мой взор последует за ним повсюду: он выступил моим обвинителем, и я не жду с его стороны угрызений совести. Бог-отмститель возьмет меня под свою защиту, по крайней мере я на это надеюсь, ибо никогда, никогда преступления подобного рода не остаются безнаказанными».

Маркиза де Фаврас, заключенная в тюрьму Аббатства, оставалась там вплоть до казни мужа, хотя против нее самой не было выдвинуто никаких обвинений.

Выше мы выделили слово «повешение».

И в самом деле, повешение дворянина стало большим новшеством; оно явилось проведением в жизнь указа Национального собрания, датированного 21 января 1790 года и провозгласившего всеобщее равенство в отношении казни.

Это заседание Национального собрания было достаточно любопытным для того, чтобы мы посвятили ему несколько строк.

III