Драконий бог Нары

Наоэ взглянул на часы на прикроватном столике — чуть за половину пятого, слишком поздно для расследования. Да и они сами вернутся часа через два-три.

«Не могу просто сидеть в номере».

Наоэ решил сходить туда, где не был столько лет. Он затушил сигарету, которую буквально только что зажег, и взял со столика ключ.

Солнце, палившее над Нарой целый день, шло к закату и лило лучи сквозь кроны деревьев с запада. Наоэ поднимался по ступеням к Большим Южным Воротам храмового комплекса Тодай[21] и разглядывал недавно отреставрированные статуи Нио. В городском парке[22] в этот сравнительно поздний час осталось немного туристов, и палатки с сувенирами вдоль дорожки к храму начали закрываться. Даже оленей, которые днем ходили стадами, не было видно: вероятно, они уже ушли на ночь в лес. Наоэ шел в храм Тодай. Обычно храм просто кишел туристами, но сейчас там было тихо и почти пусто. Люди еще вытекали из Залы Великого Будды, но внутрь никто не входил. В хор вступили вечерние цикады. Он пересек пологие ступени рядом с каменной колонной, украшенной надписью «Зала Тропы Святыни Второго Месяца».

«И не изменился…»

Пускай город Нара стал совсем другим, но неповторимое изящество его вечернего парка осталось таким же, как десять лет назад. Храм Тодай был всегда набит людьми, и, хотя это непринужденное оживление было приятно, Наоэ, сколько себя помнил, всегда приходил к закату, чтобы избежать толпы. Оглядываясь, он видел, как под рассеянным листьями светом золотится черепица на крыше Залы великого Будды. Наоэ медленно шагал по ступеням. Обязанности в Призрачной армии Уэсуги обычно не оставляли ему много времени для дома, но сейчас ему, напротив, стало легче и физически, и душой. Еще бы, теперь, когда есть Кагетора и Ясуда Нагахидэ, можно было снять с плеч часть груза.

«Не то что тогда…»

Наоэ запнулся, осознав вдруг, что не в том дело. Нет, вся разница в том, что тогда кое-кого не было.

А ларчик просто открывался.

Когда солнце погрузится в сон и город засверкает собственными огнями, Наоэ увидит его. Когда он вернется в отель, Кагетора, скорее всего, уже будет там. И можно будет снова смотреть на него.

«Он здесь».

Единственная и такая простая причина. Одной этой мысли хватило, чтобы в груди угнездилось тихое спокойствие: у него был дом, куда можно вернуться; неважно, насколько далеко уйти, но единственное место, которому Наоэ принадлежал, это… с ним рядом.

Тридцать лет назад, во время последнего сражения с Одой, хаконха Нобунаги поглотила Кагетору, но и сам Ода получил удар тебуку. Так все и закончилось — в ужасном взрыве, вызванном прямым столкновением их силы. Но изгнать Нобунагу все же не вышло. Иробэ Кацунага, единственный выживший после той битвы, выяснил, что Нобунага по-прежнему здесь. Но вот о Кагеторе они не знали ничего: совершил ли он каншо, продолжает ли его душа пребывать в этом мире. Говорили, что ужасная мощь хаконхи способна даже разрушить саму душу… вырвать ее из колеса реинкарнаций.

Ушел ли Кагетора насовсем?

Чтобы восстановиться после той схватки, ему потребовалось еще семь лет после вселения в тело Татибаны Есиаки. Приблизительно тогда он встретил Кацунагу, и тот подтвердил возрождение других — Ясуды Нагахидэ и Какизаки Харуиэ. Единственный вопрос, оставшийся без ответа, жив ли Кагетора или нет.

Он пытался примириться.

В пустоте разума горела единственная мысль: все кончено. Собственное существование потеряло всякий смысл в тот момент, когда перестал существовать Кагетора. Это стало концом дороги жизни, которая и так непозволительно затянулась. Но он бы никогда не смог подвергнуться реинкарнации, даже если бы прекратил переселяться. Нет, он не сомневался, что смог бы… если бы хотел… очистить душу, запачканную четырьмя веками пути, стереть четыреста лет памяти, и греха, и… а потом начать жизнь с чистого листа. А еще он не мог. Не мог жить сам в мире, лишенном Кагеторы. Не мог позволить себе быть там, где не было его.

Если не получалось вернуться в небытие, то не оставалось ничего кроме безумия.

Родители Татибаны сутки напролет беспокоились за ребенка, который у них на глазах превращался в живую куклу. О школе не могло быть и речи, так они и не пытались — устроили его учиться на священника, чтобы потом стал монахом при храме. И он с головой бросился в аскетизм служителя. Несколько раз он судорожно пытался убить себя, но строгие наставления отца сдерживали его.

Видишь ли, должно быть какое-то объяснение тому, что ты здесь, — снова и снова твердил отец.

«Ложь», — думал он. Все неправда. Он жил для Кагеторы. Кагетора — вот единственная причина его существования. Но Кагеторы больше нет. А если его нет больше, так! Пускай и есть такая вещь, как воля небес, но жизнь-то все равно лишена смысла.

«Должно быть какое-то объяснение».

Наоэ посмотрел на верхушки деревьев в вечернем небе.

«Наверное, эти слова не были ложью».

Кагетора жив. Пусть и без памяти, но он жив…