А потом он увидел огненные колеса и стал ждать вихря и отцовского лица.
В тот вечер на небе было небольшое гало, багрово-алая роза с темной сердцевиной.
Хивел подумал, что это Империя, город света, построенный из растраченных человеческих жизней, а вместо сердца у него пустота.
Убить ее будет труднее, чем дракона, но у нее могут быть уязвимые места, возможно такие же, и она должна умереть.
Должна.
Он обернулся. Ричард сидел подле спящей Анны, держа ее за руку. Цинтия сказала, что завтра королева проснется и начнет спрашивать про сына. Тогда они должны ответить, что ей приснилось.
– Стоило ли это того, Передир? – спросил Ричард. – Теперь я неоспоримый король. Есть ли у меня сын и братья? Обновилась ли земля? Должен ли я под страхом смерти повелеть всем быть счастливыми?
Хивел молчал.
– Что, колдун… даже загадки для меня нет? Что ж. Мы скажем, что сегодня был великий день, и довольно скоро в это поверим. Может, я войду в историю как Драконобойца
–
– Звучит подобающе мрачно.
– Доброй ночи, Ричард, сир.
– Нет, Передир, только не этот титул, прошу вас… Доброй ночи, колдун.
В комнате дальше по коридору Цинтия поправляла подушки под торсом Димитрия. Она налила чаю себе и Хивелу.
Они глядели на Дими; бледный, обмотанный белыми льняными бинтами, он выглядел очень хрупким. В этом чудилась какая-то пугающая неправильность; его легче было вообразить лежащим во славе павшим воином, чем живым и таким слабым.
– Он оправится? – спросил Хивел.
– Антони быстро и правильно зажал рану, и я не думаю, что задето другое легкое или сердце. Но если я ошибаюсь, внутреннее кровотечение его убьет… ужасающе быстро. – Цинтия глянула на Хивела: – Ужасающе даже для вас. – Она отпила чаю, слабо улыбнулась. – Но он не умрет от одиночества.
– А куда вы дальше?
– В Оксфордский университет, наверное. – Она тихонько рассмеялась. – Хотя Антони говорит, Ричард предложит мне кафедру в Кембридже с еще большим фондом.
Хивел сказал:
– Я думал, возможно, в Уэльс…
– С Антони? Или в домик среди леса? Нет. Я ни на то, ни на другое не гожусь… разве что иногда, на короткое время, когда возникнет нужда. – Она положила трость поперек стола, между ними. – Или вы имели в виду, с вами?
– Я не еду в Уэльс.
– Я и не думала, что вы туда.
Он встал.
Не глядя на него, Цинтия сказала:
– Хивел… отчего мы так жестоки друг с другом?
– Такими нас сделал мир. А половина мира – Византия, и другая половина смотрит на нее с восхищением.
Она подняла к нему лицо.
– Поцелуйте меня, Передир. Один раз, в память о Мэри.
Хивел подумал, что в ней куда больше от богини, чем она догадывается. Он поцеловал ее. Больше они не добавили ни слова.
Грегор во дворе смотрел, как навьючивают лошадей. Луна только-только встала над горизонтом, почти полная, озаряя тонкие слои облаков. Стремительно зажигались звезды.
Садясь в седло, Хивел спросил по-немецки:
– Вы им что-нибудь хотели сказать?
Грегор перевязанной рукой откинул капюшон.
– Нет. – Он посмотрел на Передира: – Как по-вашему, это помогает?
– Нет. На самом деле, нет. Едем?
– Человеку нужно чем-то себя занять.
Они тихо тронулись прочь и вскоре пропали из виду.
Исторические заметки
В этом лучше всего задокументированном из возможных миров Византийская империя перестала существовать в 1453 году н. э., когда турки взяли Константинополь. Остальные земли империи были захвачены турками еще раньше, а сам Город давно утратил былую мощь: в 1404 году[82] позорный Четвертый крестовый поход добился своего единственного успеха, когда крестоносцы захватили и разграбили главный оплот христианства на Востоке. Как обнаружили задолго до нас многие вымышленные путешественники во времени, менять историю довольно трудно. Некоторые альтернативы затухают, другие осциллируют расходящимися дугами. Отчего с одними происходит так, с другими иначе? Есть несколько теорий: Тойнби, Уэллса, Маркса, моя.
Может быть, дело и правда в людях на белых конях, а может, они никак не влияют на события, только маркируют их своим присутствием. Однако надо с чего-то начать, а люди по сути своей интересней безличных сил.