Дозоры

Моя дочь станет ведьмой. Моя дочь, Абсолютная волшебница, умница и красавица, станет скрюченной (или расплывшейся) старой каргой. Причем очень быстро, ей и тридцати лет не исполнится — а она уже будет отвратительной старухой, вечно прячущейся под заклинаниями личины. И ничего не поделаешь, Эрнеста права, и Надя права — речь идет о судьбах всего мира…

— Сестры, готовы ли мы принять Надю Городецкую в наши ряды? — спросила Эрнеста.

Ведьмы ответили одобрительным гулом.

— Согласны ли мы, чтобы Абсолютная волшебница Надя Городецкая стала Бабушкой Бабушек, нашей предводительницей и повелительницей? — продолжала Эрнеста.

— Непорядок! — внезапно произнесла Мэри. Несмотря на нынешний обаятельный облик, голос у нее остался скрипучий, старческий. — Арина была русской, Надя русская. Неправильно дважды подряд из одной местности в главы призывать!

— Из Африки всего раз была Прабабушка! — внезапно встрепенулась темнокожая женщина в глубине зала.

— Можно подумать, что к нам отношение лучше… — раздался другой возмущенный голос.

— Бельгия еще никогда…

— Тихо! — Эрнеста повысила голос. — Нас много, у всех амбиции, обиды и притязания! Но поймите — если сейчас Прабабушкой не станет Надя Городецкая, то ею навсегда останется Арина! До скончания веков! Да еще и весь мир погибнет!

Ведьмы замолчали.

— Арина и так засиделась… — проскрипела Мэри.

— Так что в порядке исключения предлагаю избрать Прабабушкой Абсолютную волшебницу Надю Городецкую! — торжественно сказала Эрнеста. — Поддерживаете!

На этот раз протестов не было. Большая часть женщин что-то одобрительно говорила, часть промолчала, но никто уже не возражал.

Было в этой процедуре что-то удивительно простецкое, дикарское. Вроде выборов атамана у казаков — когда всем предлагалось крикнуть, люб атаман или не люб.

— Надя, протяни руку и положи ее на Росток, — сказала Эрнеста.

Я смотрел на это похабное и безумное зрелище — свою дочь, сжимающую в ладони древний деревянный фаллоимитатор. И молчал.

— Сожми ладонь… — неожиданно неуверенно сказала Эрнеста.

— Может, еще подергать? — мрачно отозвалась Надя, но руку на деревянном дилдо сжала.

Ничего не происходило.

— Вот в старые времена без полумер обходились… — заскрипела было ведьма Мэри, но поймала мой взгляд и замолчала. Зато Надя отдернула от Ростка руку и обтерла о платье.

— Ты ведь его держала? — зачем-то спросила Эрнеста, будто не видела весь процесс своими глазами. — Но тогда…

Она повернулась ко мне.

— Понял, — сказал я. — Вы не можете ничего сделать.

Эрнеста покачала головой:

— Мне жаль, сеньор. Очень жаль. Мы хотели помочь. Мы… мы любим жизнь.

Я посмотрел на зал. На две сотни старух, закутанных в магический грим, спрятанных в обворожительные обличья, притворяющихся красавицами, которыми они некогда были или никогда не были.

Добрые и злые — они действительно любили жизнь. Во всех ее проявлениях. Они совершали чудовищные злодеяния из этой самой любви к жизни. Они творили разврат и непотребства, препарировали младенцев и совокуплялись с животными, травили скот и высасывали материнское молоко, запрыгивали ночами на одиноких путников и заставляли тех скакать по лугам и бегать по дорогам. Они были безумны чуть менее, чем мартовские зайцы. Они были сутью матери-природы, самой Земли — природа тоже безжалостна и беспощадна, похотлива и глумлива, кровожадна и коварна.

Они были ведьмы. Наивные и жестокие, как дети, загнанные в ловушки старушечьих тел. Не бывает мужского аналога ведьм, ведьмак из сказок — это совсем, совсем другое. Чтобы быть ведьмой, надо уметь давать жизнь. Иначе не обретешь потребную легкость в ее отнятии.

— А уж мне-то как жаль, — сказал я. — Вы не переживайте, дамы. Мы что-нибудь придумаем.

Надя вернулась ко мне, я обнял дочь.

— Извини, папа, — прошептала она. — Я глупо выглядела, да?

— Не глупо, но смешно, — ответил я.

— Это ты так заменил слово «мерзко», — сказала Надя. — Я поняла.

Эрнеста позвенела ложечкой о бокал — в тишине звук был тревожен, будто ночной телефонный звонок.

— Можем ли мы еще что-то для вас сделать, сеньор Городецкий? — спросила она. — Мы можем частично снять защиту, чтобы вы смогли открыть портал отсюда…

— Уже гоните? — спросил я. Протянул руку, представил тень от руки на столе… она же должна быть, верно? Тень от хрустальных люстр, и не важно, что я ее не вижу. Она есть. Тень моих пальцев, уходящих в сумрак…

— Нет, но… — слегка растерянно сказала Эрнеста, глядя на мою руку.

Я пошевелил пальцами, ощутил на их кончиках холод сумрака.

— Папа, что ты делаешь? — спросила Надя шепотом.

— Если вдруг раздался стук, — сказал я, шевеля пальцами, — не пугайся, это глюк!

— При чем здесь Глюк? — спросила Надя. — Он писал что-то для барабанов?

— Какой же ты ребенок, — сказал я, отбивая пальцами ритм. Три коротких, три длинных, три коротких. Импульсы Силы, лупящие куда-то в пространство, в сумрак.

— Кто вы такой? — внезапно нахмурилась Эрнеста, глядя за мою спину. — Здесь частное мероприятие…

Ее голос медленно затихал, будто выкручивали громкость на проигрывателе, а глаза расширялись. Видимо, она посмотрела на того, кто стоял за моей спиной.