Довженко

Именно эти трудные испытания и противостоявшие им непреклонность садовода и его самоотреченный фанатизм стали основой драматического конфликта в фильме «Жизнь в цвету». В долгой жизни Мичурина счастливыми были лишь самые последние годы. Но это пришло слишком поздно. Неумолимая старость, неотступное ощущение скудости отмеренного времени, наконец, смерть самого близкого человека, верного и скромного друга, — жены Мичурина, Александры Васильевны, могло ли все это отступить, анестезироваться под действием бальзама запоздалых признаний и дать место умиротворенному, благополучному апофеозу?

Если бы могло, то такой персонаж лишался бы естественных человеческих черт и не стал бы героем Довженко.

Смерть Александры Васильевны была одним из самых сильных эпизодов фильма.

Даже в предсмертные минуты — муж рядом с ней и не с нею. Все мысли его, как всегда, в саду. А она тоже видит его сад в своем последнем предсмертном видении. Рука об руку они прошли вместе всю трудную жизнь. Она всегда понимала безраздельность его влечений. За цельность и неделимость страсти она и любила его. И все же ревновала, не могла не ревновать к цветам и деревьям, из-за которых ей всегда недоставало внимания, недоставало сердечного тепла, в каком и она нуждалась, как любая обыкновенная женщина.

Он понимает это лишь в самую последнюю минуту.

Ожившие воспоминания. Сколько раз они возникали на экране, в каком великом множестве фильмов! Но в «Мичурине» этот испытанный драматургический прием получил особую эмоциональную силу. Молодые, полные веры в будущее, счастливые, проходят Мичурин и Саша среди расцветшей природы.

Это был длинный, по-довженковски длинный проход. В него укладывалась вся прожитая жизнь.

«Прорастали травы во влажной ночной тишине. Семена бобов, злаков, овощей, луковицы лилий разбухали от весенней жизненной силы, и стебли вылезали из земли навстречу солнцу, распрямляясь, множась, обнимаясь и сплетаясь в таинственном непреодолимом движении роста. Рождались стебли из крошечных бледных ростков, раскручивались листья, раскрывались побеги, почки, цветы. Вырастали плоды самых восхитительных форм, прекрасных, щедрых в своем разнообразии.

Царские часы по-прежнему возвещали время, но уже в малиновый ампирный их звон врывались недобрые ноты далеких сигнальных труб и тоскливо-тревожного вальса «На сопках Маньчжурии». Заносило снегом деревья в саду, но весна-победительница снова брала свое, и благодарное лето клонило долу отягченные плодами ветви яблонь и груш.

Деревья нагибались под тяжестью плодов, и плоды падали на землю и лежали на ней. Осень.

Они снова шли по саду, но уже не было объятий. Серая забота обременяла постаревшие их лица, и несогласие наложило печаль на их души».

Жизнь повторилась в иероглифах природы, неприукрашенная, полная и обременяющих, «серых» забот и той красоты, которая требует для себя от человека полного посвящения всех своих сил.

«Давно уже вышли они из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество. Много прекрасных человеческих движений растеряли и позабыли на жизненных дорогах. Много отнято в неравных схватках у житейских преград. И уже не поднять их и не возвратиться к ним никогда. Другие веления жизни волновали их сердца».

Может показаться, что эти фразы невоплотимы, что они не могут быть переведены на язык актерского жеста и так схвачены киноаппаратом, чтобы каждый зритель прочитал в кадрах именно те мысли, которые написал Довженко в своем сценарии.

Фильм «Мичурин» выцвел сейчас от беспощадного действия времени. Техника цветного кино была тогда молода, краски неустойчивы; они порыжели, поблекли. Средства, которые могли бы сохранить их или реставрировать, не существуют. Но и сейчас, если старый фильм появляется на экране, он заставляет волноваться по-прежнему. А во время прохода Мичурина и Саши по цветущему саду в зале непременно слышатся всхлипывания. Довженко сумел поставить свои ремарки так, что они прочитываются безошибочно и трогают сегодняшнего зрителя точно так же, как трогали зал двадцать лет назад. Их сыграли актеры, их играет и природа, одушевленная превосходной операторской работой Л. Косматова и Ю. Куна.

Длится этот проход, и у конца длинной — длиною в жизнь — дороги женщина спрашивает: куда же ушла любовь? «Разве любви уже нет?» Мичурин отвечает со всей жестокой правдивостью своего трудного характера:

— Милая моя, для любви нужен досуг.

А досуга оба они никогда не знали.

Сад, по которому Мичурин и Саша проходят, повторяя свою жизнь, уже охвачен увяданием осени Из него улетели птицы. «Поседевшие семена дикорастущих бурых трав уносились вдаль под завывание ветра. Выпал снег». И уже на экране снова комната вместо сада. Александра Васильевна умирает.

— Ваня, где ты? — говорит она. — Я не вижу тебя.

«Мичурин вдруг понял все и стал перед ней на колени».

Здесь все та же тема запоздалого понимания, которое неспособно ничего исправить, ничего возместить. Но на этот раз вся тяжесть вины лежит на самом Мичурине.