Довлатов — добрый мой приятель

Моему Дане, точнее, Дэниелу Саймонсу, в этом году исполнилось аж 40 лет. Ростом лишь слегка уступает Довлатову. Он окончил Дартмут, университет, где русский язык и литературу преподавал Леша Лосев. Даня увлечен философией и политическими науками и свободно говорит по-русски. Теперь он покупает и продает самолеты. Вика тоже окончила университет, написала диплом по Лескову, но работает в ай-ти. Год назад у них с мужем Эваном родился мой правнук Саша. Вика наконец-то всерьез взялась за русский язык. Как будет с Сашей, пока непонятно.

Недавно, приехав к нам в Бостон, Даня снял с полки том Довлатова, и вскоре из комнаты послышался хохот. За обедом мой внук спросил: «А ты была знакома с этим писателем?».

Глава девятая «Без права на женщину»

Некоторые мемуары о Довлатове, как, например, сочинения литературной пары Елены Клепиковой и Владимира Соловьева, не могут быть обойдены молчанием. Произведения, выходящие из их компьютера, как фарш из мясорубки, обескураживают недосягаемым моральным стандартом, благородством и, главное, мемуарной правдивостью. Иногда они называют свои опусы романом или «будущей книгой». Этот прием не уменьшает, к сожалению, ни пошлости, ни вульгарности языка.

Позволю себе цитату из статьи Клепиковой, «деликатно» приуроченной к 60-летию Довлатова:

На вечеринках у Игоря Ефимова, где гостей сажали как в Кремле или Ватикане, по рангам, Сережа помещался в самом конце стола без права на женщину и вынужден был весь вечер слушать парный конферанс Наймана и Рейна, сидящих по обеим сторонам от сопредседателей — Ефимова и его жены. Находясь в загоне, Сережа сильно киксовал и развлекал таких же, как он, аутсайдеров в конце стола.

Выражение «без права на женщину» по отношению к Довлатову звучит, как сказал бы Бродский, «довольно клево». Крутое название для воспоминаний о Сергее Донатовиче.

К счастью, прав на женщину у Довлатова было хоть отбавляй. Если читателям не лень вернуться ко второй главе этой книги, то они убедятся, что автор этих воспоминаний, являясь женщиной, познакомилась с Довлатовым именно на вечеринке у Ефимовых. И он даже посмел проводить женщину домой и очаровать ее, не потрудившись получить письменного разрешения Игоря Марковича.

Сидел Довлатов в тот вечер не в самом конце стола, а на столе, правда, на письменном. Перейдя от этой детали к философскому понятию конца стола, хочется добавить, что у стола, — если он не круглый, — как правило, имеется два конца…

Сергей в тот вечер не развлекал «таких же, как он, аутсайдеров», а «занимал площадку», и ему внимали с восторгом и хозяева, и гости. Рассказчиком он был превосходным.

А вот как описывает Клепикова внешность молодого Довлатова «Однажды на нашем пороге возник совершенно не литературный на вид и уж точно без всякого личного шарма мастодонт в зимнем прикладе — Сережа Довлатов».

Разлюбившая Довлатова Ася пошла гораздо дальше, назвав его «гориллой, разбитой параличом». Не думаю, что это определение стоит принимать всерьез. Супружеские пары, как известно, мастера наделять друг друга как немыслимо ласкательными, так и обескураживающе оскорбительными прозвищами.

Довлатов вполне мог быть не во вкусе Клепиковой, но, как принято сегодня говорить, абсолютно однозначно в юности он был необыкновенно хорош собой. И не только в юности. Среди сотрудников журнала «Нью-Йоркер» обсуждалась однажды — в моем присутствии — «вызывающе литературная» внешность Довлатова. Для сравнения упоминался и Хемингуэй, и Че Гeвара…

Клепикова не жалеет усилий, чтобы унизить Довлатова как человека и как писателя: «Никто тогда его не принимал всерьез — как оригинального писателя или вообще как писателя. Помню у Битова, Бродского, Марамзина, Ефимова, да и у многих, такой пренебрежительный отмах: „А-ах, Довлатов легковес!“».

Это неправда. Вот что пишет в своих воспоминаниях Евгений Рейн о раннем Довлатове:

Я сразу же обратил внимание на очень высокий профессиональный уровень его рассказов. Это были не смутные разодранные клочки, сюжет проводился изобретательно и отчетливо, характеры обозначались ясно и ярко, реплики стояли на точных местах, были доведены до афоризма, гротеска, пародии. Короче говоря, это были прообразы рукописи, литературного труда.