Дорогами Пророчества

Лес закончился, как и все за сегодняшний день — внезапно и довольно болезненно. Светловолосая (точнее, уже «серо-буро-в-крапочку-волосая») в очередной раз поскользнулась на обломке гнилой древесины и, побалансировав некоторое время самостоятельно, уцепилась за меня. Сама равновесие я, быть может, еще и удержала бы, а вот с довеском в виде подруги, одетой в мокрое, а потому потяжелевшее платье — не сумела. Барахтающимся, визжащим клубком мы покатились с пригорка в заросли можжевельника, пролетели их, почти не останавливаясь, и упали прямо в слякоть проселочной дороги.

— Эк нас... удачно. — Эона встала на четвереньки, пытаясь удержаться на разъезжающихся конечностях.

— А как быстро, — поддакнула я, тоже озабоченная проблемой устойчивости.

Мы недоуменно переглянулись, после чего с обессиливающим хохотом уселись обратно в грязь. Представляю, как дико мы смотрелись со стороны: две сумасшедшие бродяжки, грязные, оборванные, сидят прямо посреди раскисшего тракта и покатываются со смеху, утирая выступившие слезы.

ГЛАВА 19

Наконец распогодилось и потеплело. Природа сменила гнев на милость, а небосвод — тяжкий свинец на эфирную лазурь. Ориентируясь на еле заметный дымок на горизонте, мы медленно брели по дороге, выглядывая вдоль ее обочины какой-нибудь водоем побольше и почище лужи: грязь засохла и потрескалась, при каждом шаге осыпаясь с одежды, коя просто вопияла о нашем бедственном положении. В таком виде нас не пустят ни в одно поселение, а если и откроют ворота, то только для того, чтобы навалять по немытым шеям и отобрать последние деньги.

Наше терпение было вознаграждено: в просвете придорожных кустов блеснул небольшой пруд. Его воды гордо бороздила пара упитанных, явно не диких уток. Все указывало на то, что до поселения осталось меньше мили. Хорошо бы еще, городок этот назывался как-нибудь обнадеживающе. Вот, например, Моск — не название, песня. По крайней мере, для нашего слуха...

— Вроде у меня что-то пожрать в сумке было. — Птицы лениво отплыли к противоположному берегу, выбрались на сушу и столь же неторопливо поковыляли прочь, провожаемые нашими голодными взорами. — Сейчас гляну.

— Глянь, — сглотнув слюну, охотно согласилась подруга.

Я скинула с плеч сумку и вслепую начала рыться внутри, еще некоторое время не в силах отвести взгляда от тех кустов, за которыми скрылись птицы.

Затем вспомнила, где мы находимся, и нервно обернулась на дорогу. Она пустовала, но это еще не означало, что в ближайшее время все так и останется.

Осторожнее надо быть, а не ворон считать. Или уток...

Мой взор притянула вяло хлюпающаяся на мелководье Эона.

— Пока никого нет, ты бы спину оголила, что ли...

— Это еще зачем? — По-моему, после всего вместе пережитого смотреть на меня с такой подозрительностью — просто верх неприличия!

«Как правило, подозрительность обусловливается недостаточностью полученной информации». Как всегда, прав, хотя и зануден.

«От зануды слышу!»

Решив, что пререкания с внутренним голосом в этот и так насыщенный безумствами день —уже сверх отмеренного человеческому рассудку, я кротко разъяснила Эоне высказанную ранее просьбу:

— Карту посмотрю.

Светловолосая мученически вздохнула и, последний раз плеснув в лицо пригоршню воды, поднялась с колен. На ходу терзая шнуровку платья, девушка поплелась ко мне. К тому моменту, когда она до меня все-таки дошла, корсаж был затянут на такое количество узлов, на какое только позволяла длина свободно болтающихся завязок.

Я возвела очи к небу, позавидовала его просветленности и отобрала у Эоны узловатые концы шнура. Сотворенное подругой безобразие распутывалось долго и нудно — усталые пальцы слушались еле-еле.

— Рель, ты там скоро?

— Аааооааыу, — промычала я, уже практически догрызая последний, самый стойкий узел.

— Что?

— Как только, так сразу. — Веревка наконец-то поддалась моим зубам и настойчивости. — Поворачивайся давай. Буду сейчас ориентироваться на местности.

— Что?

— Карту посмотрю. — Вновь кроткая улыбка осветила мое лицо.

То ли состроенной гримасе недоставало кротости, то ли еще чего, но спину для осмотра Эона предоставила мне с большой неохотой. Рисунок на молочно-белой коже выцвел и потерял четкость, однако вполне еще поддавался чтению.