Дорога в жизнь

Но старшие коммунары, которым была поручена вся эта операция, и сами прежде путешествовали под вагонами и хорошо знали нравы и психологию путешественников. Они действовали быстро, решительно, не давая «улову» ни опомниться, ни оглядеться.

Они быстро построили ребят и вывели их на вокзальную площадь. Там уже столпились тысячи зрителей, а впереди развернулся строй коммунаров — в парадной форме, с великолепным алым знаменем и сверкающими трубами оркестра. Как только новенькие вышли на площадь, наш оркестр грянул марш. Стоило посмотреть на них в ту минуту! Только что они орали и вырывались — и вот, ошеломленные и ослепленные, подхватывают полы «клифтов», наспех приглаживают вихры, стараясь хоть как-то привести себя в порядок. Но где тут! Их тотчас поставили в гущу коммунарского строя и повели через весь город домой. Здесь их немедленно вымыли, остригли, одели в красивую, чистую форму. Потом в саду, среди цветов, сложили в кучу их старую одежду — грязное, изодранное тряпье, зевающие во весь рот башмаки, отдаленное подобие шапок… Получилась огромная черная куча. Ее полили керосином и подожгли. Костер горел недолго, но буйно, пламя пожирало грязные лохмотья — и скоро осталась только кучка пепла. А новенькие смотрели на этот огневой обряд, в изумлении открыв глаза и рты.

— Давайте и мы так сделаем! — с жаром говорит Николай Иванович. — Правда, товарищи! Это будет очень хорошо.

Николай Иванович похож на Короля: если он чего-нибудь хочет, если какая-то мысль его увлекла, нет такой силы, которая могла бы его остановить. Вот и сейчас я слышу обычное: «Зачем же откладывать в долгий ящик?! Давайте сейчас скажем ребятам!»

— Что вы, Николай Иванович, — уговаривает Софья Михайловна, — сейчас ребята готовят уроки, не прерывать же! Погодите, успеем.

Но тут неожиданное происшествие ломает наши планы. В кабинет врывается Суржик:

— Семен Афанасьевич! Новенькие! Новеньких ведут!!

Вот везет человеку — всегда он оказывается дежурным в те дни, когда у нас случается что-нибудь из ряда вон выходящее.

Это значит: Софья Михайловна была в гороно утром. Ей предложили явиться за ребятами на другой день, а послали их почти следом за ней. Уж не знаю, что за спешка была, но только не сможем мы сделать, как задумали.

Во дворе — двое милиционеров и кучка ребят лет по двенадцати-тринадцати. Мне сразу бросается в глаза один — настоящий вороненок: волосы черны до синевы, глазищи как уголья, очень смуглая кожа, Антон Семенович говаривал, что у меня цыганская физиономия, но куда мне было до этого парнишки! Ко всему, он был невероятно тощ — длинная шея, торчащие ключицы, острые локти. Такого не скоро откормишь.

— Баню топить! Ключи от кладовой! Белье! Башмаки! — слышу я.

Все уже завертелось: пока я принимаю список ребят, личные дела, пока наспех разглядываю их и прощаюсь с сопровождающими, где-то там все, кому положено и не положено, развивают бешеную деятельность — и вот в дверях кабинета является взмокший от спешки и сознания ответственности Суржик:

— Новенькие, мыться!

У вороненка звучная фамилия — его зовут Анатолий Лира. Кто он такой, почему попал в приемник, я еще не знаю. Другого паренька, тоже очень худого, но белобрысого и бледного, зовут Ремешков.

Самому старшему — четырнадцать лет; он широкоплеч, угрюм, на нем самая грязная одежда, самая рваная обувь.

— Как тебя звать? — спрашиваю.

— В баню охота, — следует неожиданный ответ.

— Это хорошо. Баня сейчас будет. А зовут тебя как?

— Малявкин. Спиридон Малявкин.

Удивительно не подходит ему эта фамилия.

Лира слушает, весело скаля зубы, то и дело переводя взгляд с меня на Малявкина.

— Мыться! — повторяет Суржик.

Новички помялись у двери, потолкались, пока Суржик не догадался открыть ее пошире; тогда двинулись сразу все и снова застряли.

— Эй! — сказал Лира, навалился и вытолкнул остальных, а на пороге обернулся и подмигнул мне.

Я вышел следом. Во дворе — движение, суета. Ведь в том, что произошло, и нашего меду капля есть — ведь это мы затевали, писали и в гороно и в газету. Значит, не зря старались — вышло по-нашему!

Навстречу мне попался Петька с охапкой сучьев.

— Костер! — сообщил он на ходу.

Ага, стало быть, Николай Иванович не терял времени, пока я принимал ребят: костер готовится!

На той самой площадке, где мы сидели вокруг костра вместе с ленинградцами, когда кончилась наша летняя игра, теперь орудовали Король, Колышкин, Жуков. Уже целая гора хворосту высилась здесь, а ребята несли еще и еще.

Новенькие мылись, а эти пропадали от нетерпенья: поскорее бы поджечь!

— Ну, чего, они там? Возятся, как неживые!

— А ты видал, грязи на них — пуд, — замечает Сергей. — Пока отмоешь… да еще пока оденутся. Там есть один, так на него и башмаков не подберешь — сороковой, что ли, номер.

Становится все темней и темней. Новенькие прибыли в пятом часу, а теперь уже около семи.

— Эх, и видно-то ничего не будет!

— Как это — не видно? А костер на что? Наконец новенькие выходят из бани — распаренные, во всем чистом и с узелками в руках.

— Сюда! Сюда! — кричим мы.

Они идут неуверенно, толкаясь, замедляя шаг, озираясь по сторонам.

— Сюда! Сюда!