Дорога в жизнь

Слышавшие это предупреждение растолковали ему, что у нас старые счеты не сводятся. Он спокойно выслушал, даже головой мотнул — понял, дескать. Однако не тут-то было.

Нарышкин был куда крепче и сильнее его. Но характер у Лиры оказался железный, и слову своему он изменять не собирался. Он не вступал с Нарышкиным в драку, не нападал на него открыто, но очень скоро Нарышкин убедился в том, что его спокойствию и безопасности пришел конец. То его сверху обливали ледяной водой, то, когда он входил в комнату, дверь распахивалась и хлопала его по лбу или, напротив, плотно затворялась перед самым его носом. Он нажимал плечом — дверь не поддавалась, он пытался открыть ее с разбегу — она внезапно уступала, и он летел на пол… Уличить Лиру было невозможно: черные быстрые глаза — не улика, лукавая усмешка тоже может быть у всякого.

Нарышкин ни с кем не смел поделиться своими огорчениями. Он все еще чувствовал себя виноватым и потому не рассчитывал, что за него вступятся. Он молча терпел, горестно помаргивал припухшими веками — рыхлый, большой, куда выше и больше Лиры.

Раз я слышал, как он крикнул вдогонку убегавшему Лире:

— Я тебе дам!

— А я тебе уже дал! — последовал веселый ответ.

В другой раз я увидел Нарышкина во дворе. Он был весь мокрый и чертыхался сквозь зубы, задрав голову и беспомощно озираясь — из которой форточки окатили его водой?

— Что с тобой случилось, почему ты мокрый? — спросил я.

— Не знаю… дождик… — ответил он, пожимая плечами.

— Да ты что, бредишь? Какой дождик зимой?

— Не знаю, — повторил он вздыхая.

Но всевидящий Сергей Стеклов не мог, разумеется, мириться с такими «стихийными бедствиями». На общем собрании он сказал:

— Предлагаю объявить выговор Суржику за то, что не объяснил новенькому наших порядков. Лира не дает Нарышкину проходу, замучил парня.

— А ты докажи! — задорно крикнул Лира.

— Суржик, объясни, в чем дело, потребовал Жуков, даже не взглянув на Лиру.

— А чего Суржик? Суржик тут ни к чему! — вскинулся Лира.

— Суржик, отвечай! — повторил Жуков.

Суржик поднялся, тяжело вздохнул:

— Ну что с ним делать? Ему было сказано: перестань. Он в одно ухо впустит, в другое выпустит. Говорит, его Нарышкин прошлый год исколотил в приемнике. Я ему объяснял, что это у нас не считается.

— Значит, плохо объяснял, — сказал Стеклов.

— Хорошо! Он хорошо объяснял! — с возмущением закричал Лира.

— Суржик, объяснишь ему еще одну вещь: если хочет говорить на собрании, пускай поднимает руку. Я согласен со Стекловым. Предлагаю объявить Суржику выговор. Пускай хорошенько объяснит Лире, что у нас такой порядок: какие у тебя с кем были счеты прежде — пришел к нам, и думать про то забудь. Понял, Суржик?

— Я-то понял, — отвечает Суржик. Он весь побагровел и шумно дышит носом, но — молодец! — приучился уже с честью выносить град шишек, которые валятся на командира, когда у него в отряде неладно.

Зато на лице у Лиры такое негодование и возмущение, что непонятно, как это он не взорвется.

— Да вы что? В уме?! — вопит он. — Чего вы к нему прицепились? Он, что ли, трогал вашего Нарышкина?!

Но невозмутимый председатель так и не удостаивает Лиру взглядом.

— Теперь давайте поговорим про библиотеку, — продолжает он как ни в чем не бывало. — Книг у нас стало много, Екатерине Ивановне одной не справиться. Надо ей дать помощника. Кого выберем?

Отыскиваю глазами Нарышкина. Он — воплощенная оторопь. Чудно: он не жаловался, не просил защиты. Сами заметили и вступились. И не попрекают. Чудно…

55 «Эй! Ты живой?»

Но приключения Лиры на этом не кончились. Он оказался человеком крайне впечатлительным, а перед произведениями искусства просто беззащитным. И это едва не стоило ему жизни.

В декабре мы повезли ребят в театр.

Мы вышли к раннему утреннему поезду. Густыми, крупными хлопьями валил снег. Зимние пальто у ребят были не новые, но крепкие и теплые, мороз был не страшен, шагалось споро и дружно — и хотелось еще ускорить шаг, поскорей сесть в вагон, поскорей добраться до Ленинграда.

В одиннадцатом часу мы уже шагали по бесшумным торцам Моховой. Был выходной день, спектакль начинался в двенадцать, но у ТЮЗа уже загодя толпились и гомонили ребята.

Сколько раз, наверно, мои мальчишки околачивались тут, задирали школьников, пугали девочек своим залихватским видом! Я ревниво оглядываю их сейчас — нет ли чего-нибудь «приютского» в их внешности? И не отдает ли непозабытой беепризорщиной? Но нет, ребята как ребята, не отличишь — все такое же: и любопытные глаза, и морозный румянец во всю щеку, и улыбки.

— Какая школа? — спрашивают нас.

А вот и друзья.

— Здравствуйте! Здравствуйте! Вот хорошо, что вы приехали!

К нам бегут Таня и Женя в белых пушистых шапках с длинными ушами, Полосухин в коричневом башлыке.

— Вот и вы у нас в гостях!

Пожалуй, что и так. Во всяком случае, ведут они себя по-хозяйски:

— Не там, не там! Вот сюда, сюда! Здесь раздевалка. С этой стороны удобней. А выставку вы не видели? Сейчас покажем. Раздевайтесь скорее!