Дорога в жизнь

Руднев, который, как ни странно, ко второй партии стал спокойнее, подал мяч под правый удар, помня, что Кленов бьет слева; со страшной силой и быстротой Кленов ударил справа — и по мячу! Попал с подачи, да так, что мяча не было видно. Зрители, ошеломленные, загудели. Король даже подскочил от удовольствия. Руднев сходил за мячом и повторил подачу. Кленов ударил справа еще сильнее и снова попал. Вспыхнули аплодисменты. Руднев упрямо подал мяч туда же в третий раз — и Кленов ударом, от которого затрещал стол, попал опять. Это было как во сне. Поднялась буря восторженных криков и аплодисментов. Король изо всех сил топал ногами и неистово кричал:

— С подачи! С подачи! Вот это класс!

Репин тоже аплодировал, поглядывая на Руднева. А тот, бледный, но решительный, с нетерпением пережидал овации.

— Счет: ноль — сорок! — сказал судья (тогда считали, как в теннисе).

Руднев опять подал в то же самое место, Кленов опять ударил справа, и… мяч над самым столом, не задев его, пошел в аут.

— Пятнадцать — сорок! — объявил судья.

Еще два раза подал Руднев, еще два раза ударил мимо Кленов.

Счет стал ровно. И тут все заметили: что-то переменилось. Кленов потерял уверенность в себе, лучше играть он уже не мог — и он стал играть хуже. Участились мазки, неточности. А Руднев играл все лучше. Он уверенней защищался, хорошо нападал, бил легко и точно слева и справа. Он играл умно, упорно, и теперь было ясно: вначале он просто растерялся, а теперь нашел себя. В борьбе выиграл он вторую партию, в борьбе взял и третью — решающую.

Победителем встречи был Руднев, это стало ясно всем задолго до конца игры. И вот крепкое рукопожатие противников. Слова судьи: «Встречу выиграл Руднев, Москва!» — были покрыты аплодисментами.

Но самое удивительное происходило возле меня. Всегда подчеркнуто спокойный, выдержанный Репин, вскочив на стул, бешено хлопал и так громко вопил: «Браво, Руднев!», что московский чемпион обернулся в его сторону и с улыбкой помахал ему рукой. А Король сидел увядший и скучно цедил сквозь зубы:

— Ничего, играть умеет. Здорово вытянул…

Руднев сел неподалеку от нас. Я не заметил усталости на его спокойном и веселом лице, по которому мимолетно пробегала улыбка — радость удачи. Как иногда бывает, ощутив устремленные на него взгляды, он обернулся в нашу сторону и, поняв, с каким чувством смотрят на него ребята, снова помахал нам ракеткой.

Возвращались, как в чаду. Сойдя с поезда, мы сразу попали в гущу своих. И тотчас оба — и Король и Репин, — захлебываясь, стали рассказывать:

— Ну играет! Ну играет! Выиграл — и руку жмет! А сам так смотрит — эх, ты! Разве у нас это игра? Это так, между прочим!

Недели три спустя Лучинкин передал нам приглашение участвовать в школьных соревнованиях по пинг-понгу. Нам надо было выставить двоих для парной игры — и вот тут-то мы оказались перед трудной задачей. Наши лучшие игроки — бесспорно Репин и Король, но ведь ни для кого не секрет, что они ненавидят друг друга!

— Давайте попробуем: мы со Стекловым против вас с Андреем, — сказал Жуков Королю.

У Короля не было никакой охоты соглашаться, но и возразить было трудно. Он всегда всем своим видом показывал, что он выше личных счетов с Репиным. И теперь ему оставалось только пожать плечами:

— А мне что?..

Репин сказал:

— Я — как Король.

И Король повторил:

— А мне не все равно?

Они стали рядом против Сани и Сергея. Мы пристально следили за этой партией и уже с первых секунд могли предсказать ее исход. Жуков и Стеклов играли гораздо слабее. Но они выиграли: они играли вместе, они были заодно, в то время как их противники играли каждый сам за себя.

— Так ничего не выйдет, — сказал Жуков, кидая ракетку.

— Уж неужто вы не можете… — начал Сергей и не договорил.

— Могут-то они могут… — неопределенно протянул Жуков.

— А раз могут, значит, должны, — сказал Алексей Саввич. — Я думаю, пускай тренируются теперь только в паре. Пускай поймут, у кого какое слабое место, кто в чем сильнее. Ведь это не шутка — играть от имени нашего дома. Мы все на них полагаемся.

Я не всегда мог бывать на тренировках, но знал, что весь дом следил за ними не просто с интересом, не просто внимательно. Все понимали, что каждый из этих двоих вступил в поединок со своим характером и с привычной неприязнью к другому.

— И зачем заставлять людей идти против себя! — сказал как-то Разумов.

— А если для всех это нужно? — ответил Жуков. — По-твоему, лучше нам проиграть?

Именно в это время пришло письмо из Казани: Плетнев действительно побывал в одном из казанских детских домов, но убежал, и следов его найти пока не удалось.

Разумов не находил себе места:

— Какие мы товарищи? Он мыкается, а нам хоть бы что!

— Почему «хоть бы что»? — страдальчески морщился Король. — Мы его звали сюда? Звали. Он сам не хотел. Ты погоди, мы его отыщем.

— Нет, он сюда не вернется. Он самолюбивый. Он знает, что мы его забыли.

— Почему, то-есть, забыли?

— Ты забыл. Ты уж теперь и меня забыл, ты только и знаешь, что Репина.

Как ни странно, этот разговор происходил при мне, и я имел удовольствие видеть, что Короля взорвало: