Дорога в жизнь

Не знаю, спали ли в ту ночь Андрей и Михаил, а я не спал. Я лежал, как тогда Колышкин, подложив руки под голову, смотрел в темноту и думал. Вспоминались слова Антона Семеновича о том, что наказание не должно причинять нравственного страдания. Наказание, — говорил он, — должно только помочь человеку осознать ошибку. Я думал и не соглашался. Нет, нужно, чтобы Репин именно с болью, страдая, понял всю подлость своего поступка. Только нравственное страдание и может выжечь в нем годами копившуюся грязь.

— Ты не спишь? — тихонько окликнула Галя.

Она всегда знала, когда мне не спалось, и безошибочно угадывала, какое из событий дня мешает уснуть.

— Нет, не сплю.

— Расскажи, какой у тебя был разговор с Репиным.

Выслушала. Помолчала. Заговорила медленно, словно еще раз проверяя каждое свое слово:

— Ты не сердись, Семен, но, по-моему, ты неправ. Получилось так, что ты поставил себя с ним на одну доску. Как будто ты признаешь, что и в самом деле это законно — то, что он выиграл человека.

— Не знаю… Может, ты и права. А только, по-моему, я поступил правильно. И правильно сказал ему. Он поймет, что я вижу: на другом, на человеческом языке с ним еще рано говорить, до него не дойдет. Вот и приходится применяться к его подлому пониманию. Нет, что-что, а презрение до него доходит.

…На другой день к вечеру Андрей постучался ко мне:

— Я вас очень прошу, Семен Афанасьевич, я вас очень прошу — возьмите свои деньги.

Лицо его осунулось, глаза смотрели требовательно и горячо. Обычной иронии, хладнокровия, самоуверенности как не бывало.

— Нет, не возьму. Я ведь сказал тебе.

— Семен Афанасьевич! Я давно забыл об этом, я и думать перестал!

— Зато он помнил. Иди, Андрей. Я буду ложиться, мне рано вставать.

Утром, едва я поднялся, ко мне постучали: на пороге снова стоял Репин.

— Семен Афанасьевич! — начал он хрипло.

И тут я увидел, что надо кончать. Мальчишка физически согнулся под тяжестью, которая навалилась на него, и если не снять ее тотчас, она его раздавит.

— Семен Афанасьевич, возьмите деньги! Если не верите, вот — Михаила спросите…

Колышкин, видно, все время стоял за дверью — он приотворил ее и вошел, ступая неуверенно, как по горячей плите.

— Вот, при Семене Афанасьевиче говорю, — продолжал Репин, облизывая пересохшие, потемневшие губы и переводя глаза то на меня, то на Колышкина: — все забудем, и долга никакого нет, и ничего нет… Возьмите деньги, Семен Афанасьевич!

— Возьмите! — откликнулся Михаил.

И я понял: отказываться больше нельзя.

52 Звонкий мячик

Когда ленинградские пионеры привезли нам в подарок пинг-понг, ребята отнеслись к новой игре недоверчиво: «Подумаешь, дело — шарик по столу гонять! Это для девчонок хорошо…»

Между прочим, я часто замечал: чем меньше люди понимают в спорте, тем решительней судят о нем. Сколько раз я слышал: «Подумаешь, волейбол! Стукнул по мячу — и всё». Или: «Подумаешь, городки! Кинул палку — и всё». И сколько раз я видел: станет такой скептик на площадку, высмеют его за неловкость — и тут-то он поймет, что в каждой игре есть своя техника и тактика и овладеть ею — большое удовольствие. Глядишь — и скептик становится горячим патриотом волейбола, городков или того же пинг-понга. Так было и у нас.

Сначала мы вообще не могли попасть на стол, и вся задача была только в том, чтоб попасть. Когда мы этому научились, выяснилось, что существуют самые разнообразные удары: крученые, резаные, плоские. Потом оказалось, что можно сильно послать мяч или осторожно «укоротить» — положить у самой сетки. Это уже была тактика.

Чем лучше мы играли, тем интересней делалась игра. И вот началась пинг-понговая горячка — болезнь, в те годы очень распространенная. Микроб пинг-понга — маленький белый мячик — овладел нашим воображением. Трудно определить день и час, когда это случилось, но пинг-понгом заболели все. Пинг-понгу посвящали каждую свободную минуту. Ухитрялись играть даже в классах во время перемены, и я, проходя по коридору, слышал сухое цоканье мяча о ракетку. Софья Михайловна или Николай Иванович, приходя на урок, заставали ребят такими красными и вспотевшими, что впору было посылать их к умывальнику. И тогда не я и не кто-нибудь из старших, а Жуков, сам увлекавшийся пинг-понгом так, как было свойственно его страстной, но сдержанной натуре, на общем собрании произнес такую речь:

— Давайте решим, как быть. Все прямо с ума посходили с этим пинг-понгом. (Оживление.) Я не скрываю, я, конечно, тоже. (Смех.) А только как бы у нас головы тоже не стали такими… вроде этих мячиков: легкие, и внутри пусто…

И собрание постановило: играть только после занятий и только когда все уроки сделаны.

Понемногу кое-кто охладел, кое-кому надоело. Осталось несколько человек одержимых, и среди них — Коршунов, Разумов, Репин и Король. Мы не мешали им. Это было для них отдыхом, развлечением, удовольствием и теперь отнимало не так уж много времени.