Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

- Молчи! Сократ был оборванец. Я знаю - он ходил, как бродяга, босой! А ты - сын графа. Молчи, не противоречь! И все это в столь знаменательный день! Вместо того чтобы пристально вопрошать свою совесть и хвалить бога, вместо этого... Ах, ты не любишь меня, Мигель!

Мигель расслышал слезы в голосе матери и побледнел.

- Какие надежды я на тебя возлагала! Мой сын, моя гордость. А ты так унизил меня...

Донья Херонима заплакала.

- Ты уже не любишь меня, Мигель!

- Люблю! - восклицает Мигель, бросаясь к ней в объятия. - Ты знаешь люблю тебя больше всех! Матушка! Моя матушка! Прости меня! Я больше никогда не поступлю дурно. Только ты не плачь! Только не плачь!

Поток его слов столь стремителен, что мать едва успевает понять их.

- Ты моя сладкая мамочка, правда? Моя роза, мой прекрасный пион... Осуши свои слезы. Ты ведь больше не плачешь? Скажи, скажи, что ты любишь меня! Скорее скажи это!

Мигель страстно целует руки матери, ее лицо, ее шею, и рыдания душат его.

Мать растерянна, она хочет прекратить этот взрыв сыновних ласк - они тревожат ее.

- Ну, хорошо. Хватит. Я люблю тебя. Ты опять мой милый Мигелито.

Затем она выпрямляется и медленно произносит:

- Забота отца - наше имя и состояние. Я же пекусь о боге и о домашнем очаге. Все, что есть у нас, дал нам бог. И все это когда-нибудь станет твоим, если ты вырастешь безупречным человеком.

- В чем долг безупречного человека?

- Любить бога и своих предков. Гордиться их добродетелями и стараться превзойти их в добродетели. Твой прадед...

- Дон Терамо? - со жгучим любопытством перебил ее Мигель.

О, горе, почему этот мальчик вспомнил именно проклятого мессера Терамо Анфриани, который бросил красавицу жену и детей, чтоб убить своего друга и похитить его невесту? Почему Мигель вспомнил о позоре семьи, о гнусном прелюбодее, который, преследуемый кровной местью, издох, как собака, в корсиканской пещере, окруженный родственниками убитого? И сколько горечи в том, что, судя по портрету, Мигель до странности похож на мессера Терамо, запятнавшего род! Сколько страха в сердце матери - как бы сын не унаследовал страстей этого прадеда!

- Нет, нет, - взволнованно отвечает графиня. - Дон Терамо не был безупречен. Зато аббат и епископ Хуан Батиста Анфриани, брат его, - самый чистый и совершенный муж из всех твоих предков. Думай о нем. Иди по его пути Стремись походить на него. Тогда и ты будешь безупречен.

* * *

Раннее утро заливает сверкание солнца, ароматы, пение птиц. Маньярские женщины, бледные от недосыпания, подоткнули карминные юбки выше колен и, встав коленами на прибрежные камни, работают деревянными вальками, отбивая белье, работают неутомимыми язычками, перемалывая события, как арабские мельницы зерно.

Старухи, молодухи и девушки, окликая друг друга звонко-прекрасными именами, обсуждают страшную ночь, когда молодой господин ускакал на новом коне - и никто не знал куда.

Что творилось, святая Рокета! Три сотни конных латников разлетелись во все стороны, осматривая с факелами в руках каждый куст вдоль Гвадалквивира. Лишь на рассвете Энсио нашел молодого графа в Бренесе.

- Что же получил за это Энсио? - хочет знать Петронила, самая красивая девушка в окрестности.

- Получил похвалу, - отвечает Рухела. - Похвалу от хозяина и хозяйки.

- Отличная награда! - смеется, скалит белые зубы Барбара. - Он не объелся?

- А нынче утром Нарини угостил его тремя ударами кнута за дерзость, добавляет Агриппина. - Похвала и кнут - красиво, не правда ли?

- Нарини - бесчувственный пес. После дня рождения молодого господина стал хуже прежнего. У Клаудио лихорадка, а майордомо приказал стражникам выволочь его на поле и всю дорогу бил больного. Клаудио начал работать и упал. Так и провалялся на солнцепеке, пока не очнулся, - рассказывает Барбара.

- Тьфу! - плюнула старая Рухела. - Когда-нибудь поплатится и Нарини!

- А Энграсия вчера мальчика родила, - прощебетала Агриппина. - Его назовут Анфисо.

- Анфисо? Почему выбрали такое странное имя? - удивляются женщины.

Агриппина объясняет:

- Да ведь это тринадцатый ребенок у Энграсии, и девятый сын. Просто не могли уже придумать другого имени.

- У Моники на руках и на ногах выскочили болячки покрупнее олив, говорит Петронила. - Два дня мажет их коровьим пометом, а они не проходят.

- Это у нее оттого, что она ест дынные корки, - замечает Рухела. Кислоты в них много, вот она и выходит из тела.

- А что ей есть, коли ничего другого нету? - возражает Петронила.

В этот миг лицо старухи пошло сотнями морщин, она становится похожей на ведьму и поднимает руки к небу. Женщины стихают. Знают: на Рухелу нашло вдохновение - тише!

- Я видела сон - о, страшный сон! Алая полоса опоясала небо. Кровь текла по земле и по небосводу... Табун лошадей промчался по пастбищу, из ноздрей у них вырывалось пламя...

Рухела смолкла.

- Это предвещает войну! - вскричала Барбара.

- О, глупая, - возразила ей Петронила. - Разве не тянется война уже двадцать три года?

- Вернутся ли наши мужчины? - с тоской промолвила Агриппина. - И вернутся ли невредимыми?..

Но снова раздался вещий голос Рухелы:

- Я видела - вьются в воздухе злые силы...