Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры

Здесь, на этом перекрестке, скрещиваются пути севильских горожан, горцев с Падре Каро, пастухов из Эль-Арахала, эстремадурских ремесленников и купцов, возвращающихся из Африки и плывущих вверх по реке, в Кордову или Толедо, с драгоценными товарами.

Когда-то по этим дорогам глухо отдавалась поступь римских легионов, половодьем валили по ним войска вандалов и визиготов, гарцевали жеребцы арабских халифов, шагали наемники их католических величеств Фердинанда и Изабеллы - и все, что осталось еще вдоль дорог, напоминает о тех временах.

До сих пор не выветрился мавританский дух на постоялом дворе "У святых братьев". Быть может, дух этот сохраняет текучая вода в фонтане посреди двора и в фонтанах внутренних помещений. Или цветущий вдоль стен шафран, или закопченный веками потолок, с которого свисают тончайшей чеканки светильники.

Въехали во двор через широкие ворота, спрыгнули с седел, и Франсиско отвел лошадей в просторную конюшню.

Во дворе, вокруг фонтана, суета, как на базаре: лошади, мулы, ослы, и снова лошади, повозки с овощами и фруктами, корзины с рыбой, носилки какого-то сановника, кипы товаров, люди - белые, русые, каштановые, черные, бритые и бородатые, монахи, нищие, дворяне, потаскушки, пастухи, рыбаки, латники - все голоса, все краски жаркой страны.

Хозяйка, узнав по вооружению знатных гостей, вышла их встретить.

- Сын дона Томаса из Маньяры!

Хозяин, по имени Титус, весит больше, чем три мешка кукурузы. В обхвате он объемистей бочки, живот его толще тугой перины горцев с Морены, его лицо - о, лица нет, только блин, круглая груда жира с отверстиями рта, ноздрей и глаз, похожих на глаза василиска. И сидит этот бурдюк за столиком, принимает деньги, и столь непоколебим вид его, что вы могли бы поклясться - эта куча сала и мяса торчит тут со времен Кая Юлия Цезаря.

Титус, оповещенный женой, прогремел льстивое приветствие басом, соразмерным его толщине:

- Какая честь! Какое счастье! Никогда до сих пор не увлажнялись глаза мои, и вот я плачу! Взгляни, о господин, на эти слезы счастья и позволь поцеловать твою руку. Это большое помещение для простых путников и недостойно тебя. Проводи, жена, сеньора графа в желтую комнату. Ступай, благородный сеньор, за моей женой и будь господином в моем доме!

* * *

В малом помещении с занавесями из желтой материи уютно. Оловянные подсвечники с восковыми свечами, оловянные кубки с вином. Посередине каменного пола струится прохладная вода, освежая воздух.

Хозяйка, войдя, возгласила:

- Его милость дон Мигель, граф Маньяра, сын дона Томаса!

Гости, до того шумно беседовавшие, стихли. Центром компании был работорговец Эмилио, веселившийся в компании двух женщин и трех мужчин.

Дон Эмилио встал и, низко кланяясь, приблизился к Мигелю:

- О! Будущий повелитель Маньяры! Выдающийся сын выдающегося отца! Гордость Андалузии! Еще дитя, но уже - муж. Привет тебе, граф, удостой меня чести побыть в твоем обществе!

Мигель молча рассматривает бледное водяночное лицо с лисьими глазками и множеством бородавок; рот с отвисшей нижней губой напоминает жабу, и губы шевелятся даже тогда, когда дон Эмилио молчит, - словно пережевывают жвачку; руки, белые, волосатые, гибки, как угри.

Мигель кивнул и подал руку этому человеку.

- Дон Эмилио Барадон, мирный житель и подданный короля, и я рад, что узнал тебя, сеньор. Порадуйтесь же и вы, горлицы, и вы, господа, такой встрече. Вина!

Женщины улыбаются мальчику, мужчины кланяются.

Дон Эмилио произнес многословный тост, зазвенели кубки, старая мансанилья гладко скользит в горло, разговор оживился, а дон Эмилио кружит над мальчиком, как москит над обнаженной грудью.

- Я негоциант, сеньор, и знаю жизнь. Но клянусь именем господа, Аллаха и Иеговы, такого прекрасного юноши я еще не встречал. Я плаваю по океанам, продолжает Эмилио, и губы его шевелятся, как свиной пятачок в кормушке, меня знает весь мир, корабли мои привозят драгоценные коренья...

Тут от дверей раздался язвительный смех. Это вошел горбун, очень похожий на дона Эмилио, только лицо его еще безобразнее и коварнее, а руки невообразимо жилисты.

Дон Эмилио нахмурился:

- Над чем ты смеешься, Родриго?

- Над твоими драгоценными кореньями, сеньор брат!

- Мой брат Родриго, благородный граф, - поясняет Эмилио. - Бездельник, болтун и лжец, да к тому же пьян в стельку.

- Да признайся, дорогой брат, что ты - работорговец, человечиной торгуешь! Пусть сеньор граф знает! - хохочет пьяный.

Тишина спустилась. Рука Эмилио сжимает кубок, затем, дрожа, отставляет его. Эмилио принужденно смеется:

- Знаете, сеньор, обо мне говорят, будто я работорговец, - жабья морда пытается улыбнуться, - но в этом нет ни грана истины Вот, скажите хоть вы!

Компания Эмилио спешит заверить Мигеля, что пьяный Родриго лжет.

- В нем говорит ненависть ко мне, - объясняет Эмилио. - Горбун мне завидует. Но бог с ним. Вина!