Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Неделя перед отъездом заполнилась новым приключением, которое, конечно, не уменьшило его презрения к женской доступности. С некоторых пор какая-то незнакомка осаждала его любовными письмами. Вначале эти письма были подписаны вымышленным именем. Слуги Байрона дважды отказывались принять незнакомку. Затем она стала подписываться своим настоящим именем — Клэр Клермонт. Она просила рекомендации в театр на Друри-лейн. Байрон начал с того, что отослал её к Киннеру. Она стала посмелее: «Вы хотите меня уверить, что только иллюзия заставляет лелеять мысль о привязанности к вам. Но может ли это быть иллюзией, когда вот уже целый год вы занимаете мои мысли каждое мгновение, когда остаюсь одна… Не надеюсь, что вы меня полюбите, я недостойна вашей любви… Будете ли вы возражать против следующего плана? В четверг вечером мы выедем вместе в почтовом дилижансе миль за десять—двенадцать от Лондона. Мы будем там на свободе, и никто не будет знать; на следующий день рано утром мы возвратимся…» А через несколько дней: «Где я вас встречу? Как и когда? Вы уезжаете в понедельник в Италию, а я — Бог весть куда… Я вас очень прошу, ответьте ласково и без этих саркастических отступлений. Если вам хочется развлечься и я могу в этом помочь, поступайте, как вам хочется, я соглашусь на все, только бы не противоречить». Ему было скучно, необходимо было новое «ощущение», чтобы забыться. Девушка была молода. У неё был красивый голос. Он согласился провести с ней ночь.

Это был конец. Багаж был уже готов. Он купил для своего путешествия замечательную коляску, скопированную с коляски императора. С ним ехал философский Флетчер и юный медик Полидори, изучавший медицину в Эдинбурге. Полидори льстил себя надеждой, что он писатель. Меррей обещал ему пятьсот фунтов за дневник путешествий, и он немедленно купил себе толстенную тетрадь. Эти последние дни Полидори беспрерывно торчал на Пиккадилли. Там бывал еще Натан, еврей-музыкант, которому Байрон подарил свои «Еврейские мелодии». Частенько заходил Ли Хент и каждый день — Хобхауз. Киннер принес пирог и две бутылки шампанского на дорогу. Затем явился Хэнсон рассказать о свидании с леди Байрон; по его словам, она выглядела так, словно у неё «здесь все разбито» (он показывал на сердце). Полидори, шумливый и наивный, вмешивался в разговоры всех посетителей, рассказывал о дневнике, который будет вести, и о трех написанных им трагедиях. Хобхауз, англичанин до мозга костей, не одобрял этого доктора-иностранца. Полидори ему не нравился. Он окрестил его Полли-Долли и говорил Байрону, что пожалеет о том, что берет его с собой. Споры, визиты, подарки несколько скрашивали эти последние дни и прикрывали их грусть. Накануне отъезда Байрон подписал акт добровольного разлучения, а на полях его приписал четверостишие:

Лишь год назад супругой милой
Ты мне шептала о любви,
Как сладки эти клятвы были —
И вот что стоили они.

Натан, зная, что Байрон очень любит бисквиты, послал ему опресноки, которые он называл «пасхальные куличи», — началась еврейская пасха. «Вот, — говорилось в письме Натана, — несколько освященных галет, называемых в общине опресноками и прозванных Назареями мацой, но более известных в этом просвещенном веке как пасхальные куличи… Как некий ангел в некий час своим присутствием оберегал от опасностей целый народ, да будет этот охраняющий дух следовать за Вашей Милостью в места, куда судьба решила её направить». Байрон ответил, что опресноки он возьмет с собой в странствие и что маца будет его оберегом от ангела смерти.

Наконец 24 апреля, рано утром, Изгнанник покинул дом, где год назад думал найти приют своей скитальческой жизни. На улице толпа ротозеев теснилась около «императорской» коляски. Байрон сел со Скропом Дэвисом. Полидори и Хобхауз ехали следом в другом экипаже. Французское правительство отказало поэту в паспорте из-за его опасных политических убеждений, и он, чтобы попасть в Швейцарию, должен был ехать через Дувр, Остенде и Бельгию. Только они выехали из Лондона, как Полидори взялся за заметки: «Темза со своими величественными волнами катилась по долине, неся многочисленные корабли на своих водах…» Хобхауз вздохнул и забился в угол коляски.

В Дувре Флетчер, который уехал из Пиккадилли после своего хозяина, нагнал их и рассказал, что после отъезда Байрона судебные исполнители вторглись в дом и похватали все, вплоть до ручной белки. Корабль отправлялся на следующий день утром, и Байрон, чтобы провести время, предложил поехать осмотреть могилу Черчилля.