В этом же отеле несколькими днями раньше остановилась молодая девушка, которая была в Англии последней возлюбленной Байрона, Клэр Клермонт. С ней приехала дочь второго мужа её матери, Мэри Годвин, и молодой человек, возлюбленный этой «сестры», Перси Биши Шелли. Байрон никогда не видел Шелли, но читал его поэму «Королева Мэб», которая ему очень понравилась. Клэр представила мужчин друг другу.
Шелли и Байрон очень скоро подружились. У того и у другого были свои мысли, оба они придерживались либеральных убеждений и считали Ватерлоо началом эпохи омерзительной реакции. У них были во многом общие вкусы, а это, может быть, больше, чем что-либо другое, соединяет людей. Оба они любили жить у воды. Шелли уже нанял лодку. Каждый вечер Полидори, два поэта и молодые женщины гребли на озере. Байрон, перемучившийся, несчастный, наслаждался спокойной тишиной этих вод, где отражались горы, сереющие в сумерках, и первые звезды. Однажды вечером, когда на озере поднялось сильное волнение, он оживился: «Я вам спою албанскую песню, — сказал он, — будьте сентиментальны и пожертвуйте мне все ваше внимание». Он испустил дикий гортанный крик и, смеясь над разочарованием женщин, которые ждали восточной мелодии, объяснил, что это точное подражание стилю албанских горцев. В этот вечер Клэр и Мэри переименовали его в Альбе, и это прозвище так и осталось за ним в этом маленьком кружке. Но чаще он сидел, наклонившись над бортом лодки, и молча смотрел на воду. Он любил это удивительное спокойствие, где
Когда причаливали к берегу, Шелли, который ходил быстро, сам того не замечая, оказывался сейчас же далеко впереди вместе с двумя женщинами. Байрон издали следовал за ними, ковыляя и бормоча новую строфу.
Через две недели Шелли нанял маленький крестьянский домик на другом берегу озера, а Байрон — чуть-чуть повыше прелестную виллу Диодати. Это был старинный дом, красиво расположенный на склоне холма, откуда открывался прекрасный вид на озеро, на зелень виноградников, на Женеву и на Юрские горы. Это благородное и вместе с тем вполне буколическое жилище, маленький домик большого сеньора, понравилось Байрону. Жизнь его скоро пошла по заведенной изо дня в день рутине. Поздний завтрак, потом визит к Шелли, прогулка по озеру, обед в пять часов, столь краткий, что он предпочитал обедать в одиночестве. Затем, если погода была хорошей, еще прогулка в лодке. Когда шел дождь, Шелли приходили вечером на виллу Диодати и нередко оставались там до утра. Всю свою жизнь Мэри вспоминала эти два голоса — важный и музыкальный голос Байрона и пламенный, резкий голос Шелли. Она любила их слушать, закрыв глаза. Как только один замолкал, начинал говорить другой.
Байрон сначала обращался с Шелли с некоторой высокомерной недоверчивостью. Он любил в других видимость общественных добродетелей; он не питал к Клэр ни любви, ни уважения и из-за неё немножко презирал Шелли, с которым она его познакомила. Но, тонкий ценитель ума, он скоро пленился живой проницательностью Шелли, еще более живой, чем у Мэтьюса или Хобхауза. На вопросы, которые с детства Байрон задавал мирозданию, Шелли своим пронзительным голосом давал новые и изощренные ответы. «Кто сотворил этот злой мир, — спрашивал Байрон, — Бог или дьявол?» Идеалист-атеист Шелли отвечал, что и Бог и дьявол суть лишь проекции человеческих устремлений. Зло не было