Домби и сын

— Тсс! — прошипѣла старуха съ пронзительнымъ хохотомъ. — Зачѣмъ объ этомъ спрашивать? Человѣкъ вамъ знакомый, но онъ не долженъ васъ видѣть. Парнюга слишкомъ робокъ и не сказалъ бы вамъ ни словечка. Мы запрячемъ васъ за эту дверь, и вы будете, если хотите, смотрѣть во всѣ глаза и слушать обоими ушами. Мы не требуемъ и не просимъ, чтобы вѣрили намъ на честное слово. Какъ? вы изволите сомнѣваться насчетъ этой комнаты за дверью? Загляните въ нее, если угодно.

Острый глазъ старушенки открылъ въ м-рѣ Домби невольное выраженіе подозрительности, которая на этотъ разъ была очень кстати. Она поднесла къ дверямъ сальный огарокъ, и м-ръ Домби убѣдился, что тамъ была пустая комната. Онъ сдѣлалъ знакъ, чтобы огонь былъ унесенъ на свое мѣсто.

— Скоро ли придетъ сюда этотъ человѣкъ?

— Скоро. Вы потрудитесь посидѣть здѣсь минутъ десятокъ.

Не давъ никакого отвѣта, м-ръ Домби началъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ съ нерѣшительнымъ видомъ, недоумѣвая, остаться ему или уйти назадъ. Но скоро походка его сдѣлалась медленнѣе и тяжелѣе, и суровое лицо приняло задумчивый видъ; было ясно, въ умѣ м-ра Домби утвердилась рѣшимость дождаться окончательныхъ результатовъ своего страннаго визита.

Между тѣмъ, какъ онъ ходилъ такимъ образомъ взадъ и впередъ, съ глазами, опущенными въ землю, м-съ Браунъ снова усѣлась на свой стулъ и принялась слушать. Однообразіе его походки или дряхлый возрастъ были причиной, только старуха на этотъ разъ до того окрѣпла на ухо, что наружные шаги давно раздавались въ ушахъ ея дочери, и она нѣсколько разъ быстрымъ взглядомъ старалась предварить свою мать о приближеніи ожидаемаго человѣка. Но, какъ скоро, наконецъ, ея вниманіе было пробуждено, она стремительно вскочила со стула, прошептала "идетъ!" и, указавъ своему гостю на его наблюдательный постъ, поспѣшно поставила на столъ бутылку со стаканомъ и бросилась къ дверямъ, гдѣ уже появился Точильщикъ, котораго она встрѣтила съ распростертыми лапами, обвиваясь, какъ гіена, вокругъ его шеи.

— Вотъ и мой голубчикъ! — завопила м-съ Браунъ. — Наконецъ! ого! ого! какой ты милашка, сынокъ ты мой, Робби!

— О, миссисъ Браунъ! — отвѣчалъ озадаченный Точильщикъ. — Перестаньте пожалуйста! Развѣ нельзя любить парня, не царапая его шеи? Вотъ видите ли, въ рукахъ y меня клѣтка, съ птицей клѣтка, миссисъ Браунъ!

— Птичья клѣтка для него дороже, чѣмъ я! — вопила старуха, озираясь на потолокъ. — Изволь тутъ быть для него матерью! чего матерью? я бы должна быть для тебя милѣе всякой матери, разбойникъ ты безпардонный!

— Оно вѣдь такъ и есть, миссисъ Браунъ: я вамъ очень обязанъ, — отвѣчалъ несчастный Точильщикъ, — да вы ужъ слишкомъ ревнуете бѣднаго парня. Я вотъ и самъ люблю тебя, бабушка Браунъ, право люблю, a все же не душу. Зачѣмъ же душить?

Точильщикъ говорилъ и смотрѣлъ такимъ образомъ, какъ будто противная сторона имѣла явныя подозрѣнія, что онъ радъ бы дождаться благопріятнаго случая отправить на тотъ свѣтъ свою названную мать.

— A и что вамъ клѣтка, миссисъ Браунъ? Развѣ бѣда какая, что я заговорилъ о клѣткѣ? Глядите сюда, вѣдь эта клѣтка — знаете чья?

— Твоего хозяина, голубчикъ?

— Въ томъ-то вотъ и штука! — отвѣчалъ Точильщикъ, уставляя на столѣ огромную, завернутую въ простыню клѣтку и развязывая ее руками и зубами. — Это нашъ попугай.

— Попугай м-ра Картера, касатикъ?

— Да будешь ли ты держать свой языкъ на привязи, миссисъ Браунъ? Какое тебѣ дѣло до названія? Ты, ей Богу, съ ума сведешь бѣднаго парня! — заключилъ Точильщикъ, ухватившись въ припадкѣ отчаянія обѣими руками за свои волосы.

— Что? ты вздумалъ колоть меня, неблагодарный скотъ? — завизжала старуха въ порывѣ остервенѣнія.

— Да нѣтъ-же, бабушка Браунъ, ей Богу, нѣтъ! — возразилъ Точилыдикъ со слезами на глазахъ. — Ахъ, ты Господи твоя воля, что это за… Развѣ я не люблю тебя миссисъ Браунъ?

— A и вправду, Робинъ, ты меня очень любишь, цыпленочекъ ты мой!

И говоря это, м-съ Браунъ еще разъ заключила его въ свои нѣжныя объятія, изъ которыхъ онъ вырвался только послѣ продолжительной борьбы руками и ногами, при чемъ волосы его взъерошились и стали дыбомъ.

— Ну, признаться, — говорилъ Точильщикъ, задыхаясь отъ крайней усталосги послѣ продолжительной возни, — отъ этой любви бѣги хоть на каторгу… какъ ваше здоровье, миссисъ Браунъ?

— И не быть y меня цѣлую недѣлю, мошенникъ ты этакій! — говорила старуха тономъ дружескаго упрека.

— Что съ тобою, бабушка Браунъ? Развѣ я не сказалъ, что приду къ вамъ черезъ недѣлю въ этотъ самый вечеръ. Вотъ я и пришелъ. Ну что, какъ твои дѣлишки, бабуся? Все ли этакъ-того… понимаешь? Не мѣшало бы тебѣ быть немножко поумнѣе, миссисъ Браунъ. Я, право, охрипъ, толкуя съ тобой, и мое лицо, я думаю, побагровѣло отъ твоей ласки.

Говоря это, Точильщикъ утирался рукавами, какъ будто хотѣлъ стереть съ своего лица нѣжную полировку.

— Выпей винца, Робинъ, — сказала старуха, подавая ему налитый стаканъ, — теперь тебѣ очень не мѣшаетъ.

— Да таки и правда, миссисъ, Браунъ, покорно благодарю. За твое здоровье, бабушка, многія тебѣ лѣта, и да будетъ y тебя на томъ свѣтѣ… и прочая, и прочая.