Домби и сын

Ея братъ вышель изъ-за могилы! ея братъ спасся отъ кораблекрушенія и явился къ ней, своей сестрѣ! Флоренса бросилась въ объятія Вальтера Гэя. Въ немъ одномъ, казалось, сосредоточились всѣ ея надежды, и онъ былъ для нея естественнымъ покровителемъ. — "Помни Вальтера, милый папа, я любилъ Вальтера"! — Воспоминаніе о жалобномъ умоляющемъ голоскѣ, произносившемъ эти слова, отзывалось въ ея душѣ, какъ музыка среди ночной тишины. — "О, да будетъ благословенно возвращеніе твое, милый Вальтеръ, для этой пораженной груди!" — Она чувствовала эти слова, хотя не могла произнести ихъ, и держала милаго брата въ своихъ чистыхъ объятіяхъ.

Капитанъ, въ припадкѣ умственнаго бреда, попробовалъ обтереть свой лобъ почернѣвшимъ кускомъ булки, все еще прицѣпленнымъ къ его крюку; но находя, что субстанція этого сорта не совсѣмъ соотвѣтствовала такой цѣли, положилъ ее въ тулью своей лощеыой шляпы, которую и надѣлъ не безь нѣкотораго затрудненія на свою голову, чтобы тѣмъ удобнѣе пропѣть извѣстную балладу о похожденіяхъ любезной Пегги; но концертъ, съ первой ноты, потянулся очень дурно, и бѣдный музыкантъ удалился въ магазинъ, откуда опять воротился черезъ нѣсколько минутъ съ испачканнымъ лицомъ и совсѣмъ измятымъ воротникомъ рубашки, какъ будто ея вовсе и не крахмалили. Затѣмъ онъ произнесъ съ нѣкоторою торжественностью слѣдующія слова:

— Любезнѣйшій Вальтеръ, здѣсь хранится собственность, которую я желалъ бы вручить вамъ обоимъ!

Капитанъ поспѣшно вынулъ свои большіе часы, чайныя ложки, сахарные щипчики, жестяную чайницу и, схвативъ Вальтерову шляпу, размѣстилъ въ ней всѣ эти статьи накопленнаго имущества; но вручая Вальтеру этотъ странный ящикъ, онъ до того переполнился сильными ощущеніями, что опрометью бросился опять въ магазинъ въ намѣреніи на этотъ разъ пробыть тамъ какъ можно долѣе.

Но Вальтеръ отыскалъ его и привелъ назадъ, и теперь вся заботливость капитана обратиласъ на Флоренсу, чтобы ея здоровье не потерпѣло отъ сильныхъ потрясеній. Это обстоятельство онъ до того принялъ къ сердцу, что сдѣлался совершенно благоразумнымъ и запретилъ на нѣсколько дней всякіе дальнѣйшіе намеки на приключенія Вальтера. Послѣ этого капитанъ нашелъ въ себѣ довольно присутствія духа, чтобы освободить свою шляпу отъ зажаренаго хлѣба и занять мѣсто за чайнымъ столикомъ; но когда Вальтеръ облокотился на его плечо съ одной стороны, между тѣмъ, какъ Флоренса со слезами нашептывала ему благодарныя привѣтствія, съ другой, капитанъ вдругъ опять вышмыгнулъ изъ гостиной и пропадалъ больше десяти минутъ.

Но никогда во всю жизнь лицо капитана не сіяло такимъ лучезарнымъ блескомъ, какъ теперь, когда онъ, наконецъ, съ рѣшительнымъ видомъ усѣлся за столъ и началъ переводить свои глаза то съ Вальтера на Флоренсу, то съ Флоренсы на Вальтера. И этотъ эффектъ отнюдь не былъ произведенъ или увеличенъ тѣмъ обстоятельствомъ, что въ послѣдніе полчаса капитанъ съ неутомимою дѣятельностью полировалъ свои щеки и глаза рукавами своего камзола; напротивъ, это было исключительно дѣйствіемъ его внутреннихъ волненій. Слава и восторгъ распространялись по всему существу капитана, и на его лицѣ была самая торжественная иллюминація.

Гордость, съ какою капитанъ смотрѣлъ на бронзовыя щеки и мужественные глаза обрѣтеннаго юноши, съ какою видѣлъ благородный пламень его юности и всѣ блистательныя качества, засіявшія еще разъ на его свѣжемъ, здоровомъ и пылкомъ лицѣ, — эта гордость, казалось, проникала живительными лучами въ его собственный организмъ. Удивленіе и симпатія, съ какими онъ поворачивалъ свои глаза на Флоренсу, которой красота, граціозность и невинность пріобрѣли въ немъ вѣрнѣйшаго и усерднѣйшаго изъ всевозможныхъ рьщарей, могли бы въ этомъ отношеніи оказать на него равносилыюе вліяніе; но полнота пламени, распространявшагося вокругъ него, могла только возникнуть отъ созерцанія ихъ обоихъ и отъ всѣхъ тѣхъ образовъ, которые, происходя отъ этой совокупности, создались въ его головѣ.