Домби и сын

— Бѣдный Вальтеръ! — воскликнулъ капитанъ. — Милый мой Вальтеръ, какь я прнвыкъ тебя называть! Племянникъ старика Соломона Гильса! Милый и любезный для всѣхъ, какь майскій цвѣтокъ! Куда ты умчался, куда отлетѣлъ, прекрасный, храбрый молодой человѣкъ! Вѣдь онъ утонулъ, моя радосгь, не правда ли?

Заключивь этотъ апострофъ стремительнымъ обращеніемъ къ Флоренсѣ, капитанъ пожелалъ ей спокойной ночи и пошелъ внизъ, между тѣмъ какъ Флоренса свѣтила ему сверху. Онь уже совсѣмь потерялся въ темнотѣ и, судя по звуку его удаляющихся шаговь, быль на поворотѣ въ маленькую гостиную, какъ вдругъ, его голова и плечи вынырнули опять какъ будто изъ воды съ очевиднымь иамѣреніемъ повторить: "Утонулъ, бѣдняга, не правда ли"? И высказавъ эту сентенцію тономъ соболѣзнованія, онь исчезъ.

Флоренса очень жалѣла, что она своимъ присутствіемъ противъ воли, хотя совершенно натуральнымъ образомь, пробудила въ его душѣ эти печальныя воспомипанія. Занявъ мѣсто передъ столикомъ, гдѣ заботливая капитанская рука разставила въ правильной симметріи телескопь, пѣсенникъ и другія изящнѣйшія рѣдкости, она стала думать о Вальтерѣ и обо всемъ, что соелинялось съ нимь въ прошедшей ея жизни, и эти думы занимали ее до поздней ночи. Но при этомъ тоскливомъ стремленіи къ покойнику, мысль о домѣ и возможности туда воротиться ни разу не приходила ей въ голову. Отцовскій домъ пересталъ существовать для ея воображенія. Она видѣла, что идеальный образъ, какимъ она въ послѣднее время представляла себѣ м-ра Домби, былъ теперь вырванъ изъ ея сердца. Одна мысль объ этомъ до того страшила ее, что она закрывала свои глаза и съ трепетомъ удаляла отъ себя воспоминанія о немъ. Если бы и теперь ея любящее сердце удержало еще этоть образъ, онъ былъ бы разбитъ и уничтоженъ отъ одного представленія объ оскорбленім ея нѣжнаго чувства.

Она не смѣла смотрѣться въ зеркало, ибо видъ багроваго пятна пугалъ ее. Она закрыла грудь трепетной рукой и еще разъ пролила горькія слезы, опустивь свою голову на подушку.

Капитанъ долго не ложился въ постель. Болѣе часу ходилъ онъ взадь и впередь по маленькой гостиной и, настроивъ, наконецъ, свою душу къ важнымъ размышленіямъ, усѣлся за столъ съ задумчивымъ лицомъ, раскрылъ молитвенникъ и принялся читать "Панихиду по усопшимъ въ морской глубинѣ". Нелегко было ему управиться съ этимъ душеспасительнымъ упражненіемъ: вообще добрый капитанъ читалъ не очень бойко, и теперь, запинаясь слишкомъ часто на многосложныхъ словахъ, онъ время отъ времени поощрялъ себя возгласами въ родѣ слѣдующихъ: — "Ну, ну, держись крѣпче, любезный! Пошевеливайся, Эдуардъ Куттль!" — И этотъ способъ съ удивительнымъ успѣхомъ помогалъ ему преодолѣвать встpѣчающіяся затрудненія, которыя осооенно увеличивались оть огромныхъ очковъ, постоянно закрывавшихъ его ястребиные глаза. Какь бы то ни было, однако капитанъ дочиталъ молитвы до послѣдней строки и преисполнился набожными чувствами. Проникнутый этимъ духомъ, онь сходилъ нарерхъ, постояль y дверей Флоренсы и, наконецъ, устроивъ свою постель за прилавкомъ въ магазинѣ, сомкнулъ свои вѣжды и заснулъ кроткимъ сномъ благочестиваго моряка.

Но при всемъ томъ въ продолжеиіе ночи капитань еще нѣсколько разъ взбирался наверхъ и приставлялъ свои глаза къ замочной щели. Въ одну изъ такихъ экспедицій, совершенныхъ на разсвѣтѣ, Флоренса, услышавъ его шаги, спросила, онъ ли это былъ.

— Да, это я, моя радость, — отвѣчалъ капитанъ. — Все ли y васъ исправно, брилліантъ мой драгоцѣнный?

Флоренса поблагодарила его и отвѣчала: да!

При этой удобной оказіи капитанъ никакъ не могъ премииуть, чюбы не повторить въ сотый разь своего задушевнаго восклицанія: "Бѣдный Вальтеръ! утонуль онь, — не правда ли"? Послѣ чего онъ удалился и спокойно опочилъ на своемъ ложѣ до семи часовъ.

И весь этотъ день капитанъ никакъ не могъ освободиться оть своей загадочной таинственности, несмотря на то, что Флоренса, занятая шитьемъ въ маленькой гостиной, была гораздо спокойнѣе, чѣмъ наканунѣ. Всякій разъ, подымая глаза оть своей работы, она замѣчала, что капитанъ смотритъ на нее пристально и съ глубокомысленнымъ видомъ поглаживаеть свой подбородокъ. Онь придвигалъ къ ней свой стулъ, намѣреваясь, какъ будто бы, начать откровенную бесѣду, и потомъ тотчасъ же отодвигалъ его назадъ, не имѣя духу выполнить своего иамѣренія, и крейсируя такимъ образомъ во весь день около маленькой гостиной, онъ не разъ наѣзжалъ на этомъ утломь челнокѣ на панельную обшивку или на дверь кладовой, и это, казалось, приводило его въ совершеиное отчаяніе.

До самыхь сумерекъ капитанъ, утвердившійся, наконецъ, иа якорѣ, подлѣ Флорснсы, никакь не мотъ начать связнаго разговора. Но когда каминный огонь заигралъ на стѣнахъ и потолкѣ маленькой гостиной, озаривъ въ то же время своимъ блескомь чайныя ложсчки и чашки, расположенныя на столѣ, и освѣтивъ плачущее лицо Флоренсы, капитанъ прервалъ продолжительное молчаніе такимь образомъ:

— Вы никогда не были на морѣ, моя радость?

— Нѣть, — отвѣчала Флоренса.