Дома мы не нужны. последняя битва спящего бога

– Постой-ка, – перебил его тракторист, который сейчас вглядывался в далекое строение в бинокль, – что-то я не вижу тут никакой колоннады, а тем более Посейдона…

Теперь все, кроме командира, выруливавшего меж сосен вблизи берега, прильнули к оптике. И действительно, вынужден был признать профессор, верхняя – самая эффектная – часть маяка отсутствовала.

– Значит, его высота не больше сотни метров, – пробормотал он, – так что знаменитых кострищ с бронзовыми отражателями мы не увидим.

– Каких кострищ, – оживился Анатолий, – они что, еще и дрова туда носили?

– Не носили, а возили, – поправил товарища Алексей Александрович, – там внутри достаточно пологий пандус. Вот по нему волы с телегами и возили дрова. А их надо было много – ведь костры горели и днем и ночью.

– А днем зачем? – удивилась Ирина, – и так ведь хорошо видно.

– И огня не увидишь, когда светло, – поддержал Ильину супруг.

– Зачем – не знаю, – не стал строить из себя всезнайку Романов, – а насчет видно-не видно издалека – здесь написано. Вместо огня ориентиром днем был дым.

Так вот, в семьсот девяносто шестом году, уже нашей эры, маяк разрушило землетрясение; были попытки его восстановить, но такого великолепия, какое сейчас видим мы, уже не получилось.

– Ага, великолепия, – с нешуточным негодованием в голосе бросил тракторист, – самое интересно отрезали; как будто мосол собаке бросили, обглоданный.

Рассмешить Анатолий любил; да и получалось у него неплохо – вот и сейчас все дружно рассмеялись, очевидно представив, как за полоской воды, уже не такой, кстати, широкой, возвышается огромная полуобглоданная кость.

Полоска воды становилась все уже; теперь дно водоема было чистым – без всяких признаков неизвестной цивилизации. Вот ее уже можно перепрыгнуть, но командир продолжал медленно вести автомобиль вдоль песчаного берега. Он словно ждал удобного проезда к башне; и дождался – прямо от края сосняка к маяку вела ровная, словно стрела, мощеная камнем дорога. Такие – пережившие сотни, и даже тысячи лет – строили когда-то древние римляне. Но эту словно построили вчера. Ни одной выбоины, ни одного выпирающего камня не легло под колеса «Эксплорера» на коротком полукилометровом пути до распахнутых врат циклопического сооружения.

Ворота были распахнуты, и Кудрявцев, поглядев на Оксану, а потом и назад, на остальных разведчиков, словно заручился их согласием, остановил автомобиль, чтобы оставить перед широким распахнутым входом прицеп. Мощный двигатель, конечно же, легко утащил бы за собой и более тяжелый груз, но где гарантия, что в тесноте внутренних проходов удастся развернуться на пути назад? «Эксплорер» медленно въехал внутрь маяка. Наверх действительно вел широкий пандус, по которому внедорожник ехал, довольно урча мотором – ведь полы здесь были еще глаже, чем снаружи, а уклон не так уж и велик. Но это было приятной частью короткого путешествия внутри каменной башни. Гораздо неприятней была та непомерная тяжесть, что легла на плечи людей, как только колеса пересекли линию открытых ворот. Это гнетущее чувство даже командира повергло в уныние – профессор хорошо видел, как поникли его плечи; рядом так же сгорбилась Оксана; мрачную незримую пелену не смог бы поколебать самый яростный ее крик.

И запах! Тошнотворный запах концентрированной отравленной крови, мгновенно пропитавший все и всех. Профессор невольно представил себе, что за толстой стеной внутри башни спрессована в жуткую кашу плоть хищных ос; представил, как сквозь жесткий хитин с трудом просачивается вниз под силой тяготения густая красная жижа.

Внутри у него все затвердело; только легкие и сердце продолжали работать, и сквозь биение молоточков в висках, он с несказанным наслаждением вдруг услышал посторонние звуки; ощутил резь в глазах от солнечного света, и ощутил ласковое прикосновение к щекам слабого ветерка: «Приехали!».

Кто-то сказал это слово, или сам Алексей Александрович прошептал его, но мрачные волны тут же отхлынули, и легкие вдохнули воздух уже в полную силу – раз, и второй, и третий, откачивая из организма дурные миазмы.

Автомобиль стоял на круговой площадке; внутри башни чернело жерло, ограниченное невысоким бортиком. На него и оперся первым Толик Никитин. Он перегнулся через этот парапет, и тут же отшатнулся назад, оглянувшись на товарищей с отчаянным взглядом и полураскрытым ртом, готовым исторгнуть наружу истошный вопль. Вид невозмутимых пока друзей, ласкового голубого неба без единого облачка (дождик прошел позавчера) и еще более ласкового солнца немного привел его в чувство. Он махнул рукой, приглашая присоединиться к созерцанию чего-то ужасного; делать это в компании было не так страшно – решил профессор – и тоже заглянул внутрь.