Он шире и выше, чем я себе представляла. За все эти годы я лишь мельком видела его: пугающе суровые черты и волосы цвета жженой апельсиновой корки, более темного оттенка, чем у мамы. Серебряные пряди в волосах показывают, что он прожил столетие с Нонной. Они собраны в строгий конский хвост, и хотя он стоит ко мне лицом, я не сомневаюсь, что концы волос касаются нижнего края золотой перевязи с украшенным драгоценными камнями мечом.
Бабушка не отличается ни мягкостью характера, ни кротостью, но по сравнению с этим мужчиной, который еще даже не заговорил, она просто цветочный лепесток.
– Добрый день, генерал. – Сильвий поспешно отходит от меня. Его белые брюки едва морщатся, когда он выскакивает на набережную.
Юстус не обращает на него внимания. Я полностью завладела им, хотя с радостью поделилась бы.
Двое других солдат выходят на платформу, оставляя меня наедине с перевозчиком фейри.
Юстус и Сильвий наблюдают за мной, молча, одним взглядом приказывая встать. Именно поэтому я этого не делаю. Может, я и незаконнорожденная, зато не бесхребетная. Если они хотят, чтобы я встала, пускай попросят. И если я захочу встать, то встану.
Мы пристально смотрим друг на друга сорок три секунды. Я их считаю.
Сильвий сдается первым:
– Синьорина Росси, пожалуйста, пройдите на набережную.
Я перевожу взгляд с дедушки на командора. Он весь как натянутая тетива лука, и все же по его лицу пробегает нервная дрожь. Невероятно, как присутствие начальника может повлиять на даже самого большого грубияна.
– Синьорина Росси, разве вы не услышали мой приказ? – Сильвий почти рычит.
– Хм. Который? Их очень много.
Его ноздри тоньше, чем у моего зверя, но Сильвий втягивает воздух так же громко, как Минимус.
– Сойти на берег.
– Ой! Я слышала его, но не была уверена, действительно ли меня приняли в Изолакуори.
Зрачки моего дедушки сужаются до точек размером не больше золотых с рубинами сережек, украшающих его уши.
– Вы ожидали, что вас будут судить на понтоне?
– Верно. Мой суд. Это на мгновение вылетело у меня из головы. –
Оба мужчины сжимают зубы, а солдаты вокруг них косятся друг на друга или на меня. Изо всех сил стараясь скрыть свое удовлетворение от произведенного эффекта, я наконец встаю. Капитан протягивает мне руку, но я не принимаю ее, даже не смотрю. Все сошли с лодки без посторонней помощи, и я тоже.
Я задираю юбку, радуясь, несмотря на обстоятельства, что надела что-то элегантное и дорогое, и поднимаюсь на золотую набережную.
– Генерал Росси, я так много слышала о вас.
Его кадык скользит вверх и вниз по длинной шее.
– Я бы удивился, если бы это было не так.
Его голос такой…
Его взгляд опускается на повязку под тонкими белыми рукавами моего платья, и он поворачивается к Сильвию:
– Почему у нее кровоточит рука?
Он ожидает, что Сильвий ответит, или думает, что этот мужчина искалечил меня? Что бы он сделал с Сильвием, если бы тот был виноват? Наказал или похвалил? Я испытываю искушение намекнуть, что со мной обошлись грубо, – просто посмотреть, что случится с бессердечным командором, – но я не буду рисковать жизнью Минимуса.
– Я такая неуклюжая. – Я пожимаю плечами. – Жалкое положение полукровки.
Его лицо остается совершенно неподвижным.
– Приведи Лазаруса. Я хочу, чтобы ее рану залечили до аудиенции у короля.
На миг я думаю, что Юстус беспокоится обо мне, раз обратился к целителю, но следующие слова разбивают хрупкую надежду:
– Мы же не хотим, чтобы ее испорченная кровь запятнала самую священную почву Люче.
Генерал кладет руку на рукоять своего меча.
– Ты не похожа на Агриппину.
Простое наблюдение или он так указывает на отсутствие у меня чего-то от фейри?
– Я, должно быть, пошла в отца.
Появляется целитель – его длинные черные одежды развеваются на вялом, пахнущем цитрусами ветерке. Это тот же человек, который исцелил Данте после его заплыва через канал.
– Вызывали, генерал Росси?
Юстус жестом указывает на меня:
– Вылечи руку этой девочке.
Даже Сильвий, кажется, ошеломлен тем, как дедушка обратился ко мне, но его округлившиеся глаза быстро возвращаются к своему обычному размеру.
Целитель фейри кивает на мою руку:
– Можно?
Сосредоточившись на кольцах в ушах мужчины, а не на ледяном голубом взгляде Юстуса, я поднимаю руку и закатываю рукав. К счастью, свежая кровь не попала на ткань.
Лоб Лазаруса хмурится, когда он разматывает повязку, и морщины углубляются, как только обнажается моя рана.
– Обо что ты порезалась, дитя?
– Рыболовный крючок. – Когда его бровь цвета соли с перцем приподнимается, я добавляю: – Очень большой.