Дом в Мансуровском

Услышав ее голос, Кружняк нисколько не удивился. Или просто он умел скрывать эмоции? Задал дежурные вопросы скучным, с коротким зевком, голосом:

– Как дела, что в универе, какие планы на будущее?

– Какое будущее? – разозлилась Юля. – Ты, вообще, о чем?

– Я о ближайшем будущем, Юль, – усмехнулся он. – Ну, например, в четверг, послезавтра…

– Завтра, – отрезала Юля, – завтра, в среду, в шесть, я на Вернадке. – Не дожидаясь ответа, она бросила трубку.

Невежливо. Но если он откажется, у него и вправду могут быть дела. Минут десять она смотрела на телефон – Кружняк так и не перезвонил. Значит, завтра. Завтра она увидит его. Завтра обнимет, почувствует его руки, по которым ужасно соскучилась. Завтра долго и медленно, с чувством, с толком, с расстановкой, как говорила баба Галя, он будет целовать ее, обнимать, и раздевать. Он не любит спешить. И она ненавидит. Завтра он задернет шторы, погасит свет, откинет одеяло и обернется к ней: «Ну? – спросит хрипловато. – Идешь ко мне, милая?»

А потом…

Потом она пропадет.

Так все и было. Ничего не выясняли. Да и зачем – и так все понятно. Как же они соскучились друг по другу, как истосковались!

Откинувшись на подушке, он закурил:

– Ну что, отбегалась?

– А ты? Дождался?

– Что-что, а ждать я умею.

– А вот я не очень! – Привстав на локте, она посмотрела ему в глаза.

Кружняк громко вздохнул.

– Юль, – тихо сказал он, – я никогда не смогу. Не смогу уйти оттуда, ты понимаешь?

Она рассмеялась:

– Ну разумеется! Да мне это и в голову не придет! Да, а откуда оттуда, что ты имеешь в виду?

Он усмехнулся:

– Я в тебе не ошибся.

Снова шуточки, подколы, словесный пинг-понг. Снова все так, словно они просто любовники, которым просто очень хорошо друг с другом – такое вот идеальное совпадение, что уж поделать!

Они просто приятно проводят время, и никаких претензий друг к другу. Какие претензии, господи? Какие претензии, если у них просто секс?

Сколько еще они будут делать вид, что у них просто секс? Когда наконец наберутся смелости сказать, что любят друг друга? Что невыносимо скучают друг по другу, что жизнь порознь глупа, пуста и бессмысленна? Да наплевать на все обстоятельства, на его давно распавшуюся семью, на ее семью, где людей, подобных ему, не бывало. На его спившуюся жену, на неудачника-сына, на его обязательства, его начальство, которое, разумеется, не одобрит. На ее друзей… Наплевать на ее имидж интеллектуалки и либералки, на их разное происхождение. В нашей стране все равны, не так ли? Наплевать, что ее назовут разлучницей, разбившей крепкую советскую семью. Наплевать.

Да что они все знают о любви, когда порознь невозможно дышать?

И что бы ты ни придумывала, Юля, как бы ни уговаривала себя, как бы ни убеждала, какие бы доводы ни приводила, как бы ни презирала себя, наконец признайся – ты его любишь, и жизнь без него бессмысленна и пуста. А все эти шуточки-прибауточки, все эти подколы и подначки, все эти пустые разговоры про «невозможность» и про то, что «нам этого не надо», – это от смущения и страха открыться друг перед другом.

Вот вам и смелая, бойкая Юля, вот вам и офицер госбезопасности, чтоб ее, эту самую безопасность!

Юля выпростала свою руку и отодвинулась от Кружняка. Он заметил, напряглись мускулы на груди, обозначились скулы.

– Уйди с работы, Ген, – глухо сказала она. – Это моя единственная просьба. Уволься, де-моби-ли-зуй-ся – кажется, у вас это так называется?

Он молчал.

– Это так сложно? – продолжила она. – Это такой невообразимо тяжелый, невозможный поступок? Такая огромная, непомерная жертва? Ради меня, ради нашего, – Юля запнулась, – будущего?

– Это невозможно, Юля, – отрезал он, резко встав с кровати. – Невозможно – и все. Прими это как данность.

Он ушел в ванную, и Юля услышала шум воды.

Она лежала, глядя в потолок. Кружняк вернулся, быстро оделся и звякнул ключами:

– Ты остаешься?

Юля в упор смотрела на него:

– Невозможно? А что тут, прости, невозможного? Люди не уходят из армии? Ну по болезни там или по другой причине? Или так не бывает? Не переезжают в другой город, в другую страну? – Юля запнулась.