Дом в Мансуровском

В очередной раз удивила Регина – квартира была убрана и отмыта, блестели окна, и сверкал натертый паркет. «Странная она, эта Регина, – подумала Юля. – Неразговорчивая, с вечно поджатыми губами, холодная, как замороженная рыба, а нате вам. Другая бы ушла, оставив ключи на гвоздике в прихожей, а эта нет. Вот и понимай как хочешь».

Юля прошлась по квартире. Большой коридор со здоровенным книжным шкафом и жалобно притулившийся маленький, «на две попы», как говорила Клара, диванчик. Над диванчиком бра. Ковровая дорожка с растительным орнаментом: птички, трава. Слева кухня – большая, квадратная. Старый буфет с посудой, несколько полок, плита. Два окна – редкость. На подоконнике любимая лампа с синим абажуром. Овальный стол под клеенкой, на нем сахарница, солонка, стакан с салфетками – все старое, все серебро. На кухне пахло буфетом, точнее, старым деревом. Юлю всегда раздражал этот запах, а Клара буфет обожала: «Ты что, детка? Это еще моей бабушки! Из самого Гомеля перла, а ты – на помойку!»

За кухней шла комната Юли: раскладной диван, полки с книгами, журнальный стол, кресло, шкаф для одежды. На стенах офорты – Питер, Москва. Это подарки, автор – известный художник, бывший Кларин студент. Старая люстра, дурацкая, покосившаяся, с помятыми и выгоревшими желтыми картонными плафонами. Случайная люстра в Кларином доме, чужая.

Набравшись сил, Юля зашла в Кларину комнату. Все идеально чисто, белье убрано, на кровати покрывало. Убраны и все пузырьки с лекарствами, приоткрыта форточка. Но запах лекарств и болезни не выветрился – привычный запах, Кларин запах…

Юля села на кровать и расплакалась. Кем была для нее Клара? Матерью, старшей сестрой, подругой? Всем вместе. Клара была родной и Юлю любила безоглядно. Никогда не критиковала ее, не ругала и не судила. Она принимала ее всю, такую, какой она была, со всеми ее недостатками, настроениями, взрывным характером, зачастую несправедливыми и предвзятыми выводами, с ее ошибками, дурацкими романами, душевными страданиями, нытьем, со всеми, как говорила Клара, ее прибабахами.

Она любила ее, как любила бы самая нежная, самая преданная мать. Теперь Юля осиротела.

Разумеется, были и папа, и Ася. Чудесная и верная Ася, но Ася папина и Маруськина, так было всегда. Есть Маруська, родная сестра, но где она и куда ее понесло? И как Юле не хватает этой наивной дурочки.

«Теперь я одна, – подумала Юля, – вроде все есть, а я одна».

Ту ночь она спала на Клариной кровати, не испытывая ни страха, ни брезгливости. Ей казалось, что так они ближе. И там, наверху, Кларе не так одиноко.

Кружняк позвонил через неделю после печального события. Услышав грустные новости, выразил соболезнования.

Юля молчала. Он предложил увидеться.

– Зачем? – глухо спросила она.

– Я соскучился, – честно ответил он. – Надеюсь, это не преступление.

Встретились на следующий день, у метро «Парк культуры».

– В парк? – спросил он. – Сто лет там не был.

– А я – двести, а может, все триста.

Он взял ее за руку. Шли по Крымскому мосту.

– А почему на свидание – и без цветов? – с усмешкой спросила она.

– А у нас свидание? – поинтересовался он.

В Парке культуры было малолюдно – будний день. Редкие мамочки с колясками и детьми, крикливые подростки. Дошли до Нескучного, там было снежно и пахло хвоей. Сели на скамейку, Кружняк закурил. Оба молчали.

«А в этом что-то есть, – подумала Юля. – Игра в прятки. Прячемся от себя самих. Делаем вид, что нам все равно, что мы равнодушны друг к другу. Взрослые люди, а отпетые трусы. И кто будет первым? Точно не я, мне нравится водить его за нос. Наверное, из вредности. Игра в догонялки. Игра кто кого. Я играю с ним как кошка с мышью и изо всех сил делаю вид, что у нас только секс, я ненасытная, избалованная стерва. Интересно, а он догадывается, что это не так? Или я хорошо прикидываюсь? Как бы я ни старалась, как бы ни сопротивлялась, меня тянет к нему. Непреодолимая тяга, начальная стадия болезни, и чем это кончится?»

* * *

Самолет прилично потряхивало, но веселая и счастливая молодая жена спокойно спала на плече любимого мужа. Ей было все нипочем, она была счастлива. Маруся ни минуты не сомневалась, что все сделала правильно. В конце концов, это ее жизнь, разве не так? Но в глубине души удивлялась самой себе – неужели она, Маруся Ниточкина, могла дать слово, затем вероломно его нарушить, обмануть самых близких, не поговорить с ними, не убедить их, а сбежать, как последний предатель, оставив сухую короткую записку? Это она, та самая Маруся, тихая и послушная дочь? Это от старшей можно было ожидать чего угодно, Юлька – пламень, огонь, стихия. Но Маруся? Она победила свою робость и страхи. И чем она хуже Юльки? И все-таки страшно было представить, что творилось в Мансуровском. Наверняка под окнами «Скорая». У папы неотложка, а у Аси мигрень, которую не берут ни одни таблетки. Наверняка приехала Юлька, а значит, Юлькины крики и возмущение. А потом тишина. Кладбищенская тишина и слезы.