Дом в Мансуровском

Юра, наивный и честный, высказал критику в адрес вождя. Точнее – нарисовал сатирический плакат с портретами членов политбюро, написал что-то острое и повесил его в аудитории института. Плакат провисел полчаса. Вечером Юру взяли.

– Наверное, пытали, – сказал отец, которого она вынудила буквально все рассказать, – и Юрка не выдержал. Он был и сильный, и слабый, понимаешь? Низкий болевой порог, от головной боли сходил с ума. В общем, в камере Юра повесился. У него остались мать и сестра. Я, как мог, их поддерживал. Но ты понимаешь… Кто вернет им сына и брата? Никто. Их еще долго таскали, мучили допросами, еле отстали. В общем, дочка, отняли у меня мать, отца, дядьку и лучшего друга. А я живу. Правда, часто спрашиваю себя – а зачем? За что мне такая привилегия? Привилегия и наказание одновременно?

Только тогда Юля поняла, сколько боли было в сердце отца, сколько гнева и сколько отчаяния.

Как он смог с этим жить, как не возненавидел весь мир? Смог. Выбора не было: семья, дочки, университет и наука. Этим и спасся.

Сколько их было, тех, кто продолжал жить с этой болью? Закон мироздания… Чушь. Нет никаких законов. А есть злодеи, которые принимают решения. Решения, кому жить, а кому умирать.

Спустя годы Юля часто спрашивала себя, зачем она позвонила Кружняку еще раз, зачем просила о встрече? Из-за прописки? Ну да, решила попробовать, закинуть удочку. Как там у них – попытка не пытка? С паршивой овцы шерсти клок? Они нас используют, а мы стесняемся? Боимся, так будет точнее. Но она, Юля, не из трусливых. К тому же игра стоила свеч. Да, она корыстная и беспринципная, но квартира напротив Смоленского гастронома того стоила. Ладно, решила она, встретимся на час в кафе, чашка кофе и – тю-тю, она оборвет все контакты. Просто скажет еще раз «спасибо» – и все, будьте здоровы.

Она смотрела на себя в зеркало. Хороша. И в кого она так хороша? Мама была бледной, со светло-русыми, легкими, чуть вьющимися волосами. Тонкий носик, аккуратный маленький рот. Светлые глаза, в которых читались удивление, робость и тревога. В общем, милота, но без акцентов, без красок, все немного смазано, никакой четкости – спокойная среднерусская ненавязчивая красота.

Говорили, что мама с папой похожи, как брат с сестрой. Да нет, похожи они не были – просто одна скромная масть, милые, интеллигентные лица.

Про Марусю говорили, что она точная копия отца, но это было не так – младшая была точной копией матери, те же неброские, но милые краски, те же спокойные ненавязчивые черты, та же тихая славянская красота.

А она, Юля? Как неродная в своей семье. Ну да, бабушка Галя рассказывала, что в их роду были цыгане. «Как же, – смеялась Юля, – бабуль, не верю, все это семейные сказки!» Бабушка обижалась: «А ты в кого? Нет у нас больше чернявых и буйнокудрых!» И правда, черных, почти смоляных буйных кудрей в семье не было, ни с маминой стороны, ни с отцовской. Мытье головы всегда становилось проблемой: сначала промой эту копну, сполосни, а потом расчеши! И глаз таких не было – огромных, чернючих, миндалевидных, с густыми, длинными, круто загнутыми ресницами. И нос был у Юльки не папин и не мамин – прямой, широковатый, с резко вырезанными треугольными ноздрями. И смуглота эта, и темный румянец, и высокие скулы, и большие яркие губы, и крупные белоснежные зубы.

А фигура? Мама была невысокой, тоненькой, хрупкой. Маленькая грудь, узкие бедра. И Маруська такая же. А Юля высокая, статная, грудастая и широкобедрая, с резко очерченной талией. Тоже в мифического цыгана?

Юля повертелась перед зеркалом, громко вздохнула, открыла шкаф и задумалась. Нет, соблазнять важняка она не собиралась, поэтому оделась предельно просто и скромно: черная кофта, серые брюки, никакой косметики. Чуть светлого блеска на губы и пару раз кисточкой по ресницам – обычный повседневный макияж. Волосы, главное свое украшение, расчесала и, подумав, завязала в хвост. Не соблазнять же его идет. Духами сбрызнулась – многолетняя привычка, без которой она не выходила из дома.

В коридоре глянула в зеркало и вздохнула – хороша, что поделаешь, ну уж как есть.

Накинула плащ и закрыла дверь.

«Как же паршиво на душе, – в который раз подумалось ей, – как же тоскливо».

Кафе, в котором они встретились, оказалось маленьким, столиков на шесть, и уютным. Приглушенный свет, красивые скатерти, вкусные запахи кофе, сдобы, ванили, корицы.

Увидев Юлю, Кружняк улыбнулся и вышел навстречу. Ей показалось, что он с облегчением выдохнул – неужели не верил, что она придет? Странно: при такой-то должности и такая неуверенность.

На его сдержанную улыбку Юля не ответила, лишь сухо кивнула, сняла плащ и села за стол.

– Вы голодны? – осведомился он.

Юля покачала головой и глянула на часы:

– Нет, чашку кофе и стакан газировки.

Заказали кофе, а к кофе эклеры.

– Здесь они чудесные, – уверил ее кавалер.

Юля скривилась:

– Спасибо, но к сладкому я равнодушна.

– Правда? – искренне удивился Кружняк. – А я всегда думал, что все девушки любят сладкое!

– Значит, ошиблись, не все.

Кружняк картинно развел руками:

– Выходит, опыта мало, – улыбнулся он.