Дом в Мансуровском

– Я понимаю, почему она это сделала, – глухо сказал отец. – Это письмо о его невиновности ее доконало. Они признали его невиновным. А разве в этом можно было сомневаться? Мама точно не сомневалась. Просто этим перечеркивались все законы мироздания и миропорядка – был рожден человек, рожден в муках, по-другому и не бывает. Человек рос, развивался, учился, много учился. Стал большим ученым, приносил пользу стране и науке. Был честным и порядочным, не интересовался политикой, не вступал в сговор с властью, никуда не лез, ни в чем не участвовал, только работал. В том числе, чтобы не чокнуться. Женился по большой и светлой любви, родил сына. Брился с утра, ел яичницу, надевал костюм, целовал жену и ребенка и спешил на работу, которую обожал. Закончив работу – никогда вовремя – спешил домой, к семье, к любимым и родным, к жене и сыну. На семейный ужин за круглым столом. Ужин скромный, но разве это главное? Главное, что они вместе, здесь, за столом, в Мансуровском, в его доме, где он родился, где старый диван, на котором он любит читать, где люстра с синими стеклянными висюльками, старая, еще бабушкина. И огромный буфет, чего только туда не уместилось! Не о крупах речь, не о варенье и не об ополовиненных жизнью сервизах – двое взрослых или трое-четверо детей туда спокойно умещались, ты представляешь?

Человек счастлив, он знает, что такое ощущение дома, он родился и вырос в этой квартире. А потом здесь родился его сын Саша. А потом родятся его дети, а потом Сашины внуки. Правда, он всего этого не увидит. Но пока он счастлив. Или почти счастлив, потому что понимает, что не все так прекрасно, как бы хотелось, не все. Но надо жить, любить жену и сына и приносить пользу стране. Стране, где не все так прекрасно…

Я часто думаю – все ли они понимали? Я про интеллигенцию, поколение моих родителей. Думаю, да. И все-таки старались быть счастливыми. Я помню, как они отмечали праздники, как накрывали столы, как собирались родные и близкие люди, единомышленники, цвет нации, гордость страны, истинная интеллигенция. Нарядные, пахнущие духами женщины в пестрых платьях. Солидные серьезные мужчины в костюмах. Закусывали, выпивали, спорили, смеялись, пели под гитару.

Так будет всегда, такой миропорядок. Для этого и была дана жизнь, для этого они получали образование, совершали открытия, влюблялись, рожали детей.

А потом его просто убили. Его, его друзей, коллег и их жен. Легко и просто, без настоящего следствия и настоящего суда. Убили, как вошь, комара. И ничего не стало – ни семьи, ни работы. Все рухнуло. Не стало его жены, его красавицы жены, его молодой и прекрасной Наташи. В два дня она превратилась в немую старуху. В два дня! И все остальное исчезло: планы, замыслы, вся жизнь. Его молодая жена осталась вдовой, а малолетний сын – сиротой. Жизнь обесценилась, понимаешь? Вся жизнь, и ее, и его. Мать жила только ради меня, – задумчиво сказал Александр Евгеньевич и добавил: – Да нет, не жила, разве это была жизнь? Просто пыталась хоть как-то удержаться на этом свете. Понимала: не будет ее – меня заберут в детский дом. А этого она допустить не могла. Странным образом не отобрали квартиру. Думаю, просто забыли. Хотя они мало что забывали, но здесь пропустили. Квартира ладно, главное – маму не посадили! Это действительно было везением. Нет, пару раз вызвали. Но тогда она уже онемела. А что взять с немой? Ну и оставили в покое. Сломали жизнь, но не отняли. Благородно… – грустно усмехнулся отец. – Да, и еще, – добавил он. – У моей матери, твоей бабки, был младший брат Костя, красивый, талантливый парень, ученый-физик. Его тоже взяли, правда в начале сорокового. Каким-то невозможным образом мама узнала, что Костя в лагере. А потом он попал в шарашку. Выжил, вернулся в сорок девятом беззубым инвалидом и стариком, его никто не узнавал. Родная сестра не узнала, ты представляешь?

Костя так и не женился. Красивый, умный, талантливый человек. А спустя пять лет он умер. Сказали, что от тромбоза, но патологоанатом, приличный человек, шепнул, что умер Костя от изношенности организма – внутренности у него были как у восьмидесятилетнего старика. Вот такие дела.

И знаешь, – горько сказал отец, – я понял одно: чтобы выжить, нельзя вообще ни о чем вспоминать. Ни об отце, ни о матери, ни о дяде Косте. Просто нельзя. По счастью, у меня было дело, моя наука. Иначе бы… – отец горестно махнул рукой, – иначе я бы сошел с ума.

Все, Юля. Забудь, зря я тебе рассказал. Хотя… Нет, не зря – ты умная девочка. Умная и сильная, ты не Маруся. Вот ей это точно знать не надо, ты меня поняла?

Как это – «забудь»? Как это можно забыть? Часами Юля рассматривала фотографии деда и бабушки. Нашла фотографию Кости – симпатичный кудрявый парень, ясноглазый, улыбчивый, светлый.

Позже, повзрослев, она многое узнала. От друзей, из запрещенных самиздатовских книг. Помнила, как потряс ее «Архипелаг ГУЛАГ», перепечатанный на машинке и прочитанный за две ночи.

Но вот Юра, тот самый улыбчивый Юра, лучший друг отца? Что стало с ним?

Узнала. И это ее потрясло больше всего.